просачивался сквозь листья. Колеса телеги постоянно подпрыгивали не то на камнях, не то на корнях деревьев, и каждый толчок отзывался вспышками боли в руке и боку.
Яков скосил глаза и увидел, что рукав его гимнастерки срезан, а рука упакована в марлевый кокон. Посмотрел в другую сторону — рядом в телеге лежал человек, и Яков не сразу узнал в лунном свете Пашу Логинова. Голова у того была забинтована, сквозь бинт проступали темные пятна, а курносое улыбчивое лицо морпеха в первый момент показалось незнакомым: глаза закрыты, черты заострились, а особенности освещения придавали сходство с покойником.
«Паша, ты живой?» — хотел спросить Яков, но сумел выдавить лишь невнятное «п-п-п».
Морпех не спал. Тут же распахнул глаза, повернулся к соседу, улыбнулся, — и снова стал похож на себя (если оставить в стороне не совсем обычный для живых цвет лица, разумеется).
— Жив, курилка?
— Угу, — Яков скорее промычал это слово, чем произнес.
— Видишь, как славно всё устроилось? Будто короли в карете катим.
— Угу, — снова промычал Яков.
Но потом кое-как совладал с языком и связками, спросил о главном:
— Мы у немцев?
— Окстись, какие немцы! К нашим прибились, тут их целый полк... ну, был полк, сейчас на полный батальон народу осталось. А так даже танки были, но последний вечером бросили, горючка кончилась.
— Игнат жив?
— Игнат? — Паша не сразу понял, о ком речь. — А-а, старшина наш...
— Жив?
— Нет. Там остался, у железки. Похоронить надо было, конечно, но чтоб мертвого вынести, пришлось бы живого оставить, тебя или меня.
— А кто нас вытащил? — Яков чувствовал, что говорить ему всё легче и легче. — Наши от леса вернулись?
— Эх, не видел ты, а как в кино всё было... По голове мне вскользь цепануло, лежу, слышу мотор ревет, немцы думаю, кому еще... И тут из леса танк! Наш! Подъезжает, пушку на пулемет немецкий наводит... жаль, не пальнул, снарядов не осталось. А с брони грузин ваш прыгает.
— Теймураз?
— Ага. Они ведь вдвоем железку южнее перемахнули, не смогли за нами следом пройти, немцы путь уже перекрыли. Ну, и встретили в лесу наших. Так что поживем еще.
— Да уж, ты живи, ты непременно живи, Паша. Чтобы ты жил, трое сегодня полегли. Тебе и за себя, и за них теперь жить придется. И воевать за них, как подлечишься. А потом детей их именами называть.
— Буду жить, — серьезным тоном пообещал Паша, — раз должок такой повис... И еще внукам расскажу, как мы немецкую дивизию на том поле громили.
Конец первой книги
