— Ну ты, паря, здоров мужик, — уважительновстретил Мгави второй россиянин, тот, чья очередь была держать на коленяхбутыль. — Как ты этих косорылых-то упаковал!.. Гастарбайтеры, мать их.Куда теперь ни сунешься, везде они. А нам — от ворот поворот. Ненавижу. —Излив таким образом свою ненависть, он тут же подобрел и протянул Мгавируку. — Ну, здоровы будем… Гавриил я. По батюшке Евстигнеевич…
— Штемберг, — пожал эту руку Мгави. — БорисМокеевич Штемберг.
— Да хоть Кацман Абрам Абрамович, — заржал первыйроссиянин. — Главное, чтобы человек был хороший. Не черножопый и некосорылый… Чтобы звучал гордо. — Он кивнул, поморщился и перевёл взгляд набутылку. — Гавря, стакан Абраму Абрамовичу… тьфу, Борису Мокеевичу…Штрафную!
Сейчас же на свет Божий появился стакан, называемый в народе«полторастиком». Из бутыли полилась пенная струйка — но не оранжевая, абледно-синяя. Или так казалось по контрасту с цветом бутыли? Да с поправкой напредрассветные сумерки?..
— Клавка двойным гоном гонит, натурпродукт, Божьяслеза, — с чувством прокомментировал Гавриил. — Ну а колер, это ужеот нас, мы к нему антифриз помаленьку мешаем для здоровья и для букета… Пей,Боря Мокеич, не боись, это тебе не палёная из опилок… Нектар!
Действительно, напиток оказался бескомпромиссным, брутальнокрепким, а что касается букета, так Мгави на своём веку чего только непил.
— Ну что, Мокеич, пошло? Упало? Зацепило? —осведомился первый россиянин. — На-ка вот, закуси «братской могилой».[137] Или вот возьми капустки похрумкай. Ну? Что я говорил —вещь!
— Да уж, — кое-как отдышался Мгави, сплюнул изалез пальцами в початую жестянку с мелкой рыбёшкой. — Вещь… И упало, изацепило…
Ром, что подавали в кабаках на Тортуге, казался ему теперьминеральной водичкой.
— А не то, — сплюнул Гавря. — А помнишь,Геныч, застой? Как «коловорот» пили?
— «Коловорот»? — удивился Мгави.
В голове начинало шуметь, по жилам разбегалось пульсирующеетепло, и настроение быстро пошло вверх. «А может, не так всё и плохо в этойдолбаной России? Если в ней живут такие люди, как Гавря, Клавка и этот, какего… Геныч?»
— А то сам будто не помнишь, — подмигнулГавря. — Берёшь клей БФ, опускаешь в него сверло с намотанной ветошью — ина полную скорость… Вж-ж-ж! — он звучно проглотил слюну, — и всягадость на тряпке, а в таре, — он снова сглотнул, — остаётся «шило».Не медицинский спирт, конечно, но очень даже и ничего…
Мгави потянулся к капусте.
— К слову сказать, — вмешался Геныч, — я наэту капусту особо налегать не советую. Не знаю как сейчас, а раньше её квасилив бетонных бункерах — дом поместится. Ходишь, значит, по этой капусте слопатой, ходишь… то хабарик бросишь, то сморкнёшься, то, извиняюсь, по малойнужде…
В это время со стороны шоссе грохнуло, ухнуло, заскрежетало,ударило железом в железо. Мощно, впечатляюще и похоронно. Так, что замолклиптицы, уже репетировавшие встречу дневного светила.
Мгави почему-то стало смешно. То-то будет хлопот дорожнойполиции с абсолютно трезвым водителем бетоновоза, необъяснимо улетевшего счистого и сухого шоссе… По идее, надо было бы сконцентрироваться и убратьастральную смазку. А с другой стороны, чего ради затевать лишнюю трату сил? Онздесь наследил уже сверх всякой меры, — что убирай одну из второстепенныхотметин, что не убирай…
— Ни хрена ездить не умеют, — сделался суровГеныч. — Напокупали прав. Всякие там черножопые и косорылые. А русскомучеловеку в России теперь не пройти, не проехать…
— Во-во, — огорчился Гавря. — Приходим мы,значит, давеча, как всегда, на железку, вагоны поразгружать. А нам — с разбегуоб телегу! Там, говорят, без вас уже разгружают. Всем Китаем. А может,Камбоджей. Один хрен, все на одну рожу… Давай, что ли, Мокеич, повторим!Хороший ты человек…
— Да нет, пойду я, пожалуй…
Мгави покачал головой, поднялся и, не прощаясь, зашагалпрочь. Куда? Он и сам не знал, вернее, забыл. Надо было двигаться вперёд, вот ивсё, что он пока ещё помнил.
На него вдруг напала необоримая сонливость, смешанная сусталостью и помноженная на равнодушие. Он даже не оглянулся, когда позадиснова загрохотало. Ну да, хороший жир, отлично скользит… Много, много жира…
Тут его вывернуло наизнанку, до судорог, до желчи, послечего стремительно накатила дурнота и ватным одеялом навалилась слабость. Такая,что ни рук, ни ног, ни мыслей — совсем ничего.
Чёрный Буйвол неотвратимо валился на дно ловчей ямы. Прямона заострённые колья…
Краев. Меч-кладенец
— Открываю! — Краев почесал за ухом, веселоподмигнул и выложил пять пиковых карт, от десятки до туза. — Флэш-рояль,господа. Ваши уже не пляшут.
Сказал очень буднично, без всякого торжества словноподразумевая — а как может быть иначе? Это ведь как школьнику драться сотборной шпаной…[138]
— Бог ты мой, опять, — почему-то обрадовавшись,покачал головой Фраерман. — Не знай я вас, Олег, точно бы взялся заподсвечник. Как тот автор-сочинитель «пернатого романса».[139]
Сам Матвей Иосифович в карты играл отменно. И чтобы его воттак, легко, играючи, как заезжего гуся…
— В самом деле выглядит впечатляюще, — подтвердилНаливайко. — А с точки зрения теории вероятности — вообще антинаучныйбред. Какая-то, точно не помню, миллиардная процента и вот вам она уже седьмойраз подряд. Просто чудеса какие-то, а, Оксана Викторовна?
— Не мешало бы в рукаве посмотреть, — прячаулыбку, проворчала Варенцова. — Ну что, Олег, будешь признаваться илизапираться? Давай, давай, колись, мы всё простим…
Они сидели после ужина у Фраермана, баловались панафидинским«Хеннесси» и… сказать, что они играли в карты, значит соврать. Какая игра, есливсё везение доставалось одному человеку. Собственно, играли не на интерес,просто ради общения, но когда всё уже настолько в одни ворота…
— Господа, игра не клеится, — тоном пушкинскогоСильвио подвёл итог Матвей Иосифович и глянул на карты с отвращением. —Как насчёт чаю? Китайского? С вишнёвым конфитюром?
Карты картами, а прерывать приятное общение он не собирался.Во-первых, до отбоя было ещё далеко, а во-вторых, был у него к Краеву оченьважный разговор. Важный и, если повезёт, с долгоиграющими последствиями.
