– Яркий далекий свет потревожил сон, любимая моя.Даже осенний гром был в тебя влюблен, желаний не тая.Стекла умоет дождь, ручейки сольются с крыш,После вчерашних встреч ты тихонько спишь…
Замолкаю. Отложив гитару, обнимаю Вику.
– Грандиозно! – выносит свой вердикт Евтушенко. – Не знаю, выпустят ли эту песню на эстраду, но любовь народных масс ей точно обеспечена. Русин, ты просто негодяй! Оказывается, ты скрывал свои таланты даже от близких друзей.
– Да ничего я не скрывал, – скромно машу я рукой. – Просто пришло время, встретил свою музу, вот и понесло меня в творчество.
Вопросительно смотрю на Евтушенко. Тот задумчиво крутит в руке стакан с коньяком.
– Неожиданно. Просто…
– Непривычная мелодия, да? Но для какой-то обычной мелодии лучше подходит Рождественский или Окуджава. А вот вы с Ахмадулиной слишком сложны и слишком… – Я делаю неопределенный жест рукой, не зная, как правильно сформулировать свою мысль.
– Изысканны! – приходит мне на помощь Лева. – Вы двое пишете стихи, которые невозможно уложить ни в какие рамки. А Белла Ахмадулина – это вообще Серебряный век.
– Да уж, – смеется повеселевший Евтушенко. – Белка, она у нас такая!
* * *
Снова разливаем по стаканам кому что на сердце легло, девчонки дорезают оставшийся арбуз, добавляют на стол фрукты. Есть уже совершенно не хочется, а вот за виноградом, сливами и персиками тянутся все – они подходят под любое спиртное. Беседа заходит об идиотском запрете на шорты.
– А вы знаете, с чего все началось? – смеется Евтушенко. – Какой-то болван тиснул в московской газете фельетон о нравах Коктебеля и, в частности, упомянул в нем о бородатых юнцах в шортах. Требовал от властей навести порядок и искоренить этот разврат и безобразие. Местное руководство перепугалось, прочитав такое в центральной прессе, и от страха чуть умом не тронулось. Быстренько издали грозное постановление, по которому патрули начали караулить нарушителей нравственности на выходе с пляжа и запихивать их в милицейские фургоны. А тех, кому удалось сбежать от милиции, хватали дружинники из числа ветеранов и правильных комсомольцев.
– А что с джинсами – они тоже здесь под строгим запретом? – интересуюсь я.
– Джинсы, как ни странно, в постановлении не упоминаются, но, если вдруг джинсы обрезаны до длины шорт, это приравнивается уже не просто к вызывающей одежде, а к нарушению общественного порядка!
Двойной удар местных властей.
– Да ладно?! И кого-то наказали?
– А то! За этот сезон уже несколько человек провели свой отпуск с метлой в руках на исправительных работах. Но, правда, только те, кто слишком бурно сопротивлялся милиции и пытался отстоять свои права.
С шорт разговор переходит на местную тусовку и развлечения. В особом почете альпинизм, баскетбол и волейбол, что понятно – молодежи на турбазах полно. Скалолазы облюбовали местные «пики» к западу от пляжа, но их оттуда постоянно гоняют пограничники. Особняком стоит планеризм, в честь которого, собственно, Коктебель и был переименован в Планерское. Но отдыхающие по привычке продолжают пользоваться старым названием поселка, а продвинутая молодежь вообще сократила его до короткого «Кок».
И конечно же здесь устраивают литературные вечера и другие культурные мероприятия. Во-первых, сильны исторические традиции – Дом Волошина их старается поддерживать. Во-вторых, сюда съезжаются литераторы всех мастей, они отдыхают в Доме творчества от Литфонда. Грех этим не воспользоваться и не позвать их для выступления в пансионатах, санаториях и на базах отдыха. А поскольку состав отдыхающих писателей и поэтов бесконечно меняется, то и литературные мероприятия проходят с завидной регулярностью. Руководство с легкостью готовит обширную культурную программу, а литераторам в радость живое общение с читателем. Иногда выступающие еще и материальное поощрение получают. Все довольны. Мало какие поселки Крыма могут похвастаться такой насыщенной культурной жизнью, сравнимой разве что только со столичной.
Один из моряков, Семен, вдруг неожиданно спрашивает нас:
– Ребят, а что у вас в Москве слышно про попытку убрать Хруща?
– Я вообще в это время был за границей, – пожимает плечами Евтушенко. – Когда вернулся, все уже закончилось.
– А вы? – смотрит он на нас с друзьями.
– Мы были в Москве, у нас же практика идет после сессии, – невозмутимо сообщает Лена. Остальные, включая меня, благоразумно помалкивают и жуют фрукты. Вот просто всем срочно захотелось фруктов.
– И?..
– Город три дня патрулировали военные, на центральных трассах стояли бронетранспортеры. Вот и все. Больше москвичей это никак не коснулось.
А Лена-то совсем не проста. Наверняка Лева не утерпел и рассказал ей о нашем с Димоном участии в недавних событиях, но боевая подруга молчит об этом, как партизан на допросе, и отделывается лишь общеизвестными фактами. Разумеется, разговор сразу заходит на опасную почву.
– Эх, я бы взглянул на СССР, в котором рулят Брежнев с Шелепиным, – вздыхает Евтушенко. – Хотя «железный Шурик» – это сталинизм.
– Что плохого в сталинизме? – недоумевает Семен.
– Культ личности, репрессии… – снисходительно объясняет Евгений. – Десять лет без права переписки. Слыхали?
– Слыхали, – офицеры помрачнели, но не сдались. – А победа в войне? А индустриализация?
– Ее же на костях делали! – горячится поэт.
– Так! – Юля «включает стервозину». – Мальчики выпили и опять заспорили про политику. А как же мы?
Семен еще пытается что-то спросить, но капризная «прынцесса» предлагает принести «спидолу» и потанцевать. Идею с танцами большинство горячо поддерживает – кому же не хочется размяться и пообжиматься с красивыми девушками!
