Джеки позвала нас ужинать, и Тесса умчалась в дом. Было уже поздно, мы все основательно проголодались. Я пропустил отца вперед, но в дверях он остановился. Он смотрел не на меня, а на Джеки с Ноублом, которые собирали на стол.
— Оставишь меня? — спросил он меня с таким сильным акцентом, какого я не слыхал многие годы.
На мгновение мне показалось, что земля остановилась. Даже светлячки застыли в воздухе, ожидая моего ответа.
Ну что на это скажешь? Как правильно заметила Джеки, его посадили, потому что он пытался раздобыть денег на содержание жены и сына. Меня.
Кажется, настал мой черед его содержать.
Как говорит Джеки, с возрастом я стал сентиментальным. Надо ответить что-нибудь эдакое, чтобы не разреветься здесь и сейчас.
— Только если научишь меня играть и «веревочку».
И тут выяснилось, откуда во мне столько сентиментальности. Я пытался сохранить спокойствие, но папа не стал себя сдерживать. Спрятав лицо у меня на груди, он зарыдал. Цепляясь за мою рубашку изо всех сил, он ревел так, что штукатурка едва не сыпалась со стен.
— Что ты с ним сделал? — завопила Джеки, схватила Тудлса за руки и попыталась оттащить от большого злого меня.
Одна часть меня желала сжать отца в объятиях и поплакать вместе с ним, но другая оторопела от такого спектакля. Тудлс продолжал выть, прижимаясь к моей груди. Он говорил, что любит меня, что рад, что я его сын, что ужасно гордится мной, и знавал людей, которые читали мои книги, и что любит меня и хочет прожить со мной всю жизнь...
Ноубл откровенно наслаждался моей неловкостью, а Джеки все пыталась оттащить Тудлса от меня. Полагаю, она не понимала, что он говорит. Надо вырасти среди людей, которые говорят с таким акцентом, чтобы понимать его, — особенно когда человек рыдает, а рот его набит рубашкой.
Джеки тащила изо всех сил, но Тудлс не отцеплялся — он хоть и маленький, но крепкий. Я держал его за плечи, однако каждый раз, когда пытался оттолкнуть его, он говорил, что любит меня, и мои руки превращались в разваренные спагетти. Я никогда прежде не слышал от кровного родственника слов «я тебя люблю». Бог свидетель, моя мать такого никому не говорила.
В конце концов Ноубл сжалился надо мной, оттащил от меня отца и усадил его за стол. Тудлс, понурив голову, продолжал рыдать. Тесса подвинула к нему свой стул, взяла его руки в свои и заикала, силясь сдержать собственные слезы. Она поглядывала на меня озадаченно: не понимала, сделал я что-то плохое или, наоборот, хорошее, отчего ее дорогой друг так плачет.
На меня навалилась такая слабость, что я едва мог сидеть.
Мы являли собой странную группу. С одной стороны стола сидели Тудлс и Тесса. Он рыдал так, словно у него разрывалось сердце, а она держала его за руку и икала. Джеки во главе, кажется, сама готова была расплакаться — только не знала почему. Я сидел напротив Тудлса и ощущал себя как сдутый мяч, а Ноубл восседал напротив Джеки и смеялся над всеми нами.
В конце концов Ноубл взял миску картофельного пюре, вывалил целую гору на тарелку перед Тудлсом, добавил столько же мясного рулета и зеленого горошка. Я понял, от кого мне достался хороший аппетит.
Но Тудлс даже не взглянул на еду.
— А тебе известно, что Форд — мастер рассказывать истории? — громко спросил Ноубл, обращаясь к Тудлсу. — Он плохой работник, не отличит одного конца лома от другого, но истории рассказывает лучше всех на свете. Моя мамаша говорила, что с отъездом Форда ужины стали уже не те.
— Правда? — удивился я.
— Правда, — подтвердил Ноубл. — А отец говаривал, что в тебе воплотилось все краснобайство Ньюкомбов, и поэтому ты врешь лучше всех на свете.
— Да?— снова спросил я. Это высокая похвала. Я взглянул на Джеки: отметила она это или нет? — но она, кажется, не поняла, похвалил меня Ноубл или сказал гадость.
Тудлс шмыгнул носом, Джеки протянула ему салфетку. Он высморкался так громко, что Тесса захихикала, подмигнул ей, взялся за ложку и попросил:
— Расскажи мне что-нибудь.
И я уважил его просьбу.
После ужина я сказал Ноублу, что хочу с ним поговорить. Я желал услышать правду о том, что происходит. Я знал его слишком хорошо и слишком давно, а потому подозревал, что он что-то задумал. Мы взяли упаковку пива и поднялись ко мне в кабинет, где могли поговорить по душам, как мужчина с мужчиной.
— О'кей, выкладывай, почему ты здесь и чего от меня хочешь, — сказал я. — И прежде чем соврать, подумай дважды, с кем разговариваешь.
— Враки — это твой конек, — ответил Ноубл, правда, тихо и робко, и я не обиделся.
Меня так просто не проведешь. Ноубл — взрослый, здоровый мужчина. Даже если он и отсидел несколько раз в тюрьме, он все равно может без труда найти работу, тогда что привело его сюда? Почему он приехал ко мне? Ноубл оправдывал свое имя. Он гордый, и я предполагал, что мне придется потрудиться, чтобы выяснить, что у него на уме.
Мне не сразу удалось его разговорить, но когда это наконец произошло, я испугался, что он уже никогда не заткнется.
Он встал с дивана и навис надо мной, сверкая глазами.
— Я здесь потому, что ты сломал мне жизнь. Ты мне задолжал.
— А как мне это удалось? — холодно спросил я, удерживая собственный гнев в узде. Какая вопиющая неблагодарность! Я никогда не считал, сколько денег потратил на образование многочисленных племянников и племянниц, в том числе и отпрысков Ноубла, законных и незаконных, но это немалая сумма.
Он продолжал сверлить меня взглядом.
— Я был счастливым человеком. Ребенком я любил возиться с дядьками и обожал отца. И знаешь что? Оглядываясь назад, я думаю, что мы с тобой здорово проводили время. Да, мы частенько задавали тебе трепку, но такой сноб, как ты, вполне этого заслуживал. Ты всегда смотрел на нас сверху вниз.
Он замолчал, ожидая, что я что-нибудь отвечу, но что я мог сказать? Отрицать, что смотрел на них свысока? Чувство собственного превосходства всегда было моей единственной зашитой.
— Когда ты уехал в колледж, я радовался, что больше никогда тебя не увижу, но знаешь что? Я скучал по тебе. Ты всегда нас смешил. Мы всегда умели управляться с ножиками и грузовиками, а ты единственный здорово управлялся со словами.
Он сделал глоток пива и улыбнулся своим воспоминаниям.
— Я страшно бесился, когда ты уезжал в колледж. Помнишь, как я проехался трактором по твоему чемодану? Ты ехал посмотреть мир, а у меня была беременная подружка, и ее отец грозил пристрелить меня, если я на ней не женюсь. Тебе известно, что к двадцати одному году я дважды женился и дважды развелся, и наплодил троих детей, которых нужно было кормить и одевать? А ты в это время учился в колледже и гулял с городскими девчонками.
Ноубл снова пригубил пиво и уселся на другом конце дивана. Его злость утихла. Мы были просто мужчинами на пороге зрелости, которые предаются воспоминаниям.
