Ноубл всегда считался полезным человеком. С младых ногтей он обращался с инструментами так же, как я со словами. Я дошкольником воображал разные штуки, а он — мастерил их.
Первым делом Ноубл взялся за виноградные лозы, которые разрослись поверх небольшой беседки. За несколько минут он обрезал их совершенно профессионально. Нейт стоял рядом и благоговейно наблюдал за процессом.
— Где вы этому научились? — спросил он.
— Несколько лет батрачил на ландшафтную фирму, — отозвался Ноубл и пошатал старый каркас, на котором росла лоза.
— Я помогу вам это выдрать, — сказал Нейт, но Ноубл его остановил.
— В нем еще есть прок. Найдутся у тебя какие-нибудь доски, чтобы я мог это починить?
— Конечно! За домиком Джеки куча досок!
«Домик Джеки» — это, как оказалось, ее студия. Поверх книги я наблюдал за тем, как Нейт и Ноубл скрылись за студией в поисках досок, о наличии которых я даже не подозревал. Тем временем ревность снова вспыхнула во мне: я увидел, как мой папочка исчезает в тоннеле, ведущем в тайное убежище Тессы. Хотя какое оно тайное, если она водит туда всех в округе?
Спустя несколько минут Джеки вынесла из кухни на подносе высокие стаканы с лимонадом и очередную порцию выпечки Ноубла, на этот раз — остренькой, приправленной сыром, луком и колечками черных оливок. Мне досталась целая тарелка этих штучек. Я очистил от оливок две из них и взялся за третью, как вдруг услышал возглас, от которого едва не выронил все из рук.
Ноубл вышел из-за студии с большой черной папкой в руках.
— Это потрясающе! — Он пролистал фотографии и взглянул на Джеки. — Это лучшие фотки, которые я видел в жизни!
Джеки поставила Ноубла в известность, что он не имел права рыться в ее личных вещах. Однако Ноубл оттарабанил долгую историю о том, как он, поднимая доску, «случайно» открыл окно студии, «случайно» уронил доску внутрь и полез за ней, а потом «случайно» же задел папку и «случайно» увидел фотографии. Едва он успел перевести дух, как Джеки уже просила его оценки. Молила о ней.
Ноубл покосился на меня. Его лицо потемнело от долгих лет на ветру и солнце, но я все равно заметил, что он покраснел. Он врал, и мы оба это знали. Куда только мы не лазили с ним в детстве! Меня толкало на это неуемное любопытство, его— тяга к запретному. В итоге никто в семье не мог ничего утаить. Нейт позвал Тудлса и Тессу из укрытия, которое я до сегодняшнего дня считал нашим с Тессой, чтобы перекусить и посмотреть фотографии. Я остался лежать в гамаке и закрылся книгой, пока они там охали и ахали, восхищаясь фотографиями, которые Джеки мне не показала. Что там изображено? Рассел Данн? В какой-то момент Тудлс поднял фотографию над головой Тессы, и мой взгляд упал на нее. Я был в нескольких футах от них, но даже с такого расстояния я увидел, насколько эта работа хороша. Джеки показала Тессу такой, какая она есть, — не прелестным чадом, а ребенком, который живет в своем собственном мире.
Когда восторженные отзывы иссякли, Джеки собрала у всех фотографии, сложила в папку и принесла мне. Она поставила стул рядом с гамаком и протянула мне папку, словно приглашая к чему-то.
С величайшей торжественностью я взял у нее из рук папку и одну за другой пересмотрел фотографии. Черт возьми, до чего хороши! Она потрясла меня до глубины души.
Хоть я и писатель, я не в силах был придумать слова, которые в точности бы выразили, что я думаю об этих фотографиях. Я достаточно знал Тессу, чтобы оценить, как здорово у Джеки получилось запечатлеть ее характер, но даже если б я ее совсем не знал — по этим фотографиям я мог бы написать эссе о Тессе.
Я закрыл папку. Как же объяснить Джеки, что я чувствую? Но ни в одном из человеческих языков нет слов, которые выразили бы мое удивление и восхищение. А потому я просто повернулся и прижался губами к ее губам: это единственное, что казалось мне сейчас уместным.
Поцелуй, который изначально призван был поведать ей, что ее работы восхитительны, внезапно превратился в нечто большее. Я касался ее только губами, но в какой-то момент у меня в ушах будто зазвонили колокола. А может, это звезды зазвенели, как маленькие серебряные колокольчики? Отстранившись, я изумленно посмотрел на нее. Еще одно потрясение этого дня посрамило бы средней силы землетрясение. Кажется, Джеки тоже ощущала нечто подобное, потому что она просто сидела, остекленев, и смотрела на меня широко распахнутыми глазами.
— Не знаю, как остальные, а я голодный, — заявил Ноубл и тем самым разрушил чары, окутавшие нас с Джеки.
Обернувшись, я увидел, что все четверо стоят и глазеют на нас. Мне пришлось пару раз моргнуть, чтобы зрение прояснилось. На лице Ноубла появилось выражение «ну, что я вам говорил?». Нейт выглядел смущенным. Тесса хмурилась, а Тудлс взирал на меня, кажется, даже с любовью — как отец смотрит на сына. Я отвернулся и принялся изучать фасад студии Джеки.
Уже через минуту все пришли в норму. Я решил, что хватит уже лежать в гамаке и наблюдать за всеми, поэтому встал, мы подчистую умяли все эти сырные штучки, которые напек Ноубл, а потом я помог ему починить старую беседку. Я притащил ящик с инструментами отца Пэт. Ноубл про инструменты поначалу ничего не сказал, но, испачкав один из них, извинился. Я сказал, что ничего страшного не произошло. Минутой позже он пробормотал:
— Сожалею о твоей жене.
Я не ответил, но его слова многое значили для меня. Они выражали сочувствие, это так, но более того — они свидетельствовали о том, что Ноубл потрудился узнать, о чем я писал в своих книгах.
К вечеру Нейт ушел домой. Элли пришла забрать Тессу, и я подумал, что Тудлс сейчас расплачется. Элли во все глаза смотрела на него, стараясь не таращиться, но у нее не получалось. Он ведь и вправду выглядит престранно. Тудлс и Тесса держались за руки и смотрели на Элли так, словно она — злой социальный работник, который пришел разлучить Тессу с любимым дедушкой. Джеки спросила, можно ли Тессе остаться на ночь.
— Ты хочешь сказать, что я могу провести вечер в свое удовольствие? Долго-долго проваляться в горячей ванне? Посмотреть по телевизору кино с постельными сценами? Выпить вина? Нет, я не заслуживаю такого счастья!
Она умчалась почти вприпрыжку — пока никто не передумал.
Ноубл и Джеки направились на кухню готовить ужин, а мы с Тудлсом и Тессой остались в саду. Тесса гонялась за светлячками, а я сидел на стуле рядом с отцом.
Какая странная мысль: мой отец. Всю жизнь он представлялся мне головой на групповых фотографиях. Кажется, нет ни одной фотографии, где он один. И мои дяди никогда о нем не говорили. Да, трудно поверить, что такое возможно в моей семье, но они, по-моему, чувствовали себя виноватыми перед ним. Хоть что-то хорошее получилось из ареста моего отца: ни один его брат никогда впоследствии не преступал закон. По крайней мере в здравом уме и трезвой памяти.
Мы с Тудлсом мало разговаривали. Нет, по сути дела, мы вообще не разговаривали. Я, мастер художественного слова, категорически не мог придумать, что сказать. Ну, пап, рассказывай: каково это, сорок три года просидеть за решеткой? Ты ненавидишь братьев? А может, спросить, есть ли у него на жилетке мой любимый майский жук?
