Шкворня искали по всему городу, но он не появлялся нигде. Ни в кабаках, ни в притонах его не было. Дамир тоже не видел соседа, а Меченый категорически отрицал причастность Шкворня к ограблению склада.
— Не возникали мы там!
— Допустим, но как фонарик Шкворня оказался на складе? — показал Смирнов находку, ставшую вещественным доказательством.
— Не его! Не наш! Никогда не видел!
— На самом фонарике и впрямь нет отпечатков пальцев. Ничьих. А вот на шторке и зеркале «жучка» остались. Дактилоскопическая экспертиза подтвердила, что фонарик принадлежал Шкворню!
— Подстава! Кто-то подкинул, чтоб от себя отвести ментов!
— Положим, и здесь прав. А волосы? Ваши волосы взяты с места происшествия! Тут уж не подкинешь! Лаборатория исследовала…
— Где и кто там меня сумел ощипать?
— Когда в окно вылезали.
— Не были мы там!
— Влас! Вы не новичок. Понимаете, что от вещественных доказательств отпираться глупо! Ведь и на этом перечень улик не закончился. Их достаточно, чтобы признать вас виновными в ограблении.
— Подтасовал туфту? Накрутил? Ну, не обрадуешься! Я тебя еще достану. Жаль, что не урыл раньше. Упустил время, но ничего, от нас тебе не слинять!
Михаил не медлил. Вскоре Меченый был осужден, а через некоторое время, вот уж везение, Дамир позвонил и сказал, что уложил Шкворня. Смирнов вначале не поверил. Как этот дохляк Дамир смог осилить пахана «малины»? Нелепость. Его четверо крепких оперативников не могли удержать, а тут этот… Когда увидел пахана на полу в сарае у стукача, надел тому наручники, попросил оперативников живее запихнуть его в машину.
Шкворень не ломился в двери, не требовал отпустить, не оскорблял милицию. И вдруг исчез… Пропало его дело, а в самом углу ящика стола оказались деньги.
Как главарь банды мог выйти из камеры? Это осталось на совести охраны. Как и куда исчезло дело? Конечно, его забрал Шкворень. Зачем? Вероятно, предположил, что, выкрав его, лишит криминалистов возможности опознания отпечатков пальцев? Но нет, он не настолько глуп, чтобы не знать о спецкартотеке и архивах, которые переживут любого преступника. «Вряд ли его интересовали материалы дела. Их он тоже знал назубок. Мог выкрасть лишь для того, чтобы досадить мне. Он, конечно, знал, что грозит следователю в случае потери или утраты уголовного дела. Но что могло быть хуже его записки и денег? Они добили окончательно».
Михаил предположил, что вся акция организована Олегом, и передал из следственного изолятора с адвокатом заявление на имя начальника горотдела. В нем он прямо указал на бывшего друга как организатора дела. Проверка не подтвердила фактов, изложенных в заявлении, а Смирнова обвинили в клевете.
Михаил долго не мог поверить, что все случившееся произошло с ним. И это не сон, а горькая явь. Много лет он был убежден, что среди осужденных нет тех, кого посадили необоснованно, и пресекал всякие разговоры на эту тему даже в родной деревне. Не верил матери, которая говорила о подобном. Сломал это убеждение случай с сыном Олега. После того Смирнов умолк и больше не спорил с пеной у рта, что закон для всех одинаков.
Попав в сахалинскую зону, убедился, что не все отбывающие наказание заслужили его. Слушая иных зэков, понимал, что от них попросту хотели избавиться, либо подставили вместо себя, либо, как и ему, отомстили.
Жизнь в зоне была однообразной и трудной. Работали много. Начиная с весны и до самой осени люди почти не имели выходных. Путина выматывала всех.
Михаил, прибыв в зону, сразу увидел и узнал Власа. Он заметил удивленную растерянность Меченого, но прошел мимо молча. Встретил и Дамира, который никак не мог простить ему своего осуждения за убийство жены. Стукач считал себя невиноватым, а милицию обвинил в том, что от него решили избавиться лишь потому, что много знал.
Дамир, приметив бывшего следователя, лишь поначалу злобствовал, но уже через пару месяцев стерпелся, свыкся, иногда выказывал ему знаки внимания. Совал тому под одеяло пайку хлеба или несколько кусков сахара. Бывало, бутерброд с маслом запихнет в карман, проходя мимо, то луковицу туда уронит или горсть сухофруктов. Случалось, оладьями или блинами делился, отрывая от себя.
Смирнов видел и знал, что и в зоне Дамир остался стукачом. Он не сомневался: если Дамиру будет выгодно, не моргнув заложит его, и потому не обольщался.
К концу третьего года они уже здоровались. Нет, не за руку, едва приметными кивками. Оба, не общаясь, не обсуждая, опасались Власа и были настороже. Тот своим присутствием раздражал обоих.
Михаил из зоны чуть ли не всякую неделю отправлял жалобы во все инстанции, просил разобраться и наказать истинных виновников. Он убеждал прокуратуру и суды в своей невиновности, но жалобы долгое время оставались без рассмотрения, потом — без удовлетворения. Ему отказывали, не находя оснований для пересмотра дела.
Смирнов злился. Он стал угрюмым и замкнутым, окончательно разуверился в людях и перестал им доверять.
Он подолгу мог не общаться ни с кем, молчать часами. После отбоя лежал на своей шконке, уставясь в темный потолок барака.
«Доживу ли до воли? Если дотяну, как дальше жить стану? Вернусь к матери в деревню? Что буду делать там? Ведь, уехав, я отвык. Да и кому нужен такой? Вернусь уже стариком. Это серьезно. Дождется ли мать? Одна кругом, и некому помочь».
Она присылала посылки сыну: сало, лук, чеснок, печенье и варенье, теплые вещи. Даже домашние тапки прислала из кроличьих шкурок, теплые, легкие, но не для зоны. Их он берег.
Мать писала, что молится и ждет его. Ни на что не жаловалась. Сетовала на дальность дороги и дороговизну проезда, не то б приехала навестить его. «Держись, сынок! Не падай духом. Испытания приходятся на каждую судьбу. Коли ты достаточно выдержишь всего, Господь увидит и воздаст наградой. Вчера в церкви была. Поставила за тебя свечу Богоматери и очень просила Ее, чтобы помогла тебе. Никого в церкви не было, окромя меня, никто не мешал молиться. А когда я выплакалась и встала с колен, поняла, почувствовала, что услышана Пресвятою Девой. На душе так легко сделалось, аж петь захотелось, и слезы сами высохли! Ты мне пропиши, как что поменяется. Я очень жду!»
Михаил, приостановившийся с жалобами, после этого письма снова писать начал и тоже обратился к Богу.
Когда узнал, что его отправляют на условное, даже обиделся поначалу, но начальник спецчасти зоны вовремя напомнил ему, что условное наказание может быть сокращено, если Смирнов не допустит никаких нарушений.
Михаил даже изумился: о чем это он? Увидев в машине Власа и Дамира, понял, что их отправляют всех вместе, и поневоле вздрогнул внутренне: «Ладно, стукач станет дышать под боком. Он за сраную поблажку родную мать заложит, глазом не моргнув. Ну а этот прохвост как попал на условку? С ним как слышаться? Он без мозгов! Одни кулаки и зубы! Дня спокойно не проживем, вцепимся друг другу в глотки. Это они меня подсадили, сломали жизнь, изувечили судьбу. Как ему прощу? Он мне грозил этим и утворил! Да я при первой возможности сверну ему шею! Кто отпустил его? Почему? Уж здесь все на моих глазах — никакого геройства!»
