Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
«У нас точно плотину прорвало, в какие-нибудь два-три месяца Россию охватила жажда преобразований, о них говорят громко… Революция как бы громко стучится в дверь. О конституции говорят почти открыто. Стыдно и страшно» (2 декабря 1904 г.).
Революция в 1905 году не только постучалась в дверь, а вышибла ее ударом сапога фабричного рабочего. Грубому житейскому материализму взбунтовавшегося народа государство не сумело противопоставить ничего, кроме штыков и нагаек. Творилось несусветное: русские солдаты с одной стороны, русские рабочие и крестьяне — с другой стали двумя неприятельскими лагерями.
При императорском дворе революционные выступления сваливали лишь на неудачную войну с Японией и либеральную пропаганду интеллигенции. Какой-либо вины за правительством и вообще за окостенелым государственным строем челядь с министерскими портфелями и графскими титулами не видела, да и не хотела видеть.
Россия отнюдь не по желанию кучки политических авантюристов левого толка вступала в полосу массовых кровавых преступлений. Но как бы ни были уважительны вызвавшие их причины, одобрить русскую революцию не мог ни писатель Лев Толстой, ни бывший народник Лев Тихомиров, ни великий князь Константин Константинович.
От ужасов революции и постоянных возбужденных разговоров о ней Константин Константинович спешит скрыться в своем подмосковном имении Осташеве.
«Здесь мне дают «Русские ведомости» (газету, издаваемую в Москве). Хочу отказаться от этого чтения, слишком мне претит крайнее, ультракрасное направление газеты» (14 июня 1905 г.).
«Что это творится в России? Какой-то развал, распадение… На броненосце черноморского флота «Потемкин Таврический» настоящий бунт, команда возмутилась, убила командира… Одесса, Лодзь, Севастополь объявлены в военном положении. Отовсюду приходят вести одна страшнее другой. А здесь какая тишина!» (20 июня 1905 г.).
В Баку жгут нефтяные вышки, на улицах резня. В Тифлисе — стрельба и грабежи. В прибалтийских провинциях, Польше и Финляндии — демонстрации, взрывы, убийства государственных чиновников. В Москве — забастовки то пекарей, то водопроводчиков, то трамвайных служащих. Петербург увешан красными полотнищами. В деревнях — захват помещичьих земель и разграбление усадеб.
«Правительство утратило еще с прошлого года всякое значение, власти нет, и общий развал все более и более расшатывает бедную Россию. На днях Николай Михайлович]. напугал мою жену, говоря, что всех вас — императорскую фамилию — скоро прогонят прочь и что надо торопиться спасать детей и движимое имущество. Но я не могу и не хочу с ним согласиться, и считаю ниже своего достоинства принятие таких мер предосторожности» (4 октября 1905 г.).
Николай II подписал составленный в строжайшей тайне Манифест 17 октября о даровании свободы, совести и собраний.
«Новые вольности — не проявление свободной воли державной власти, а лишь уступка, вырванная у этой власти насильно» (17 октября 1905 г.).
«Вчера бегали по улицам с красным флагом, сегодня — с портретом Государя. Не одного ли порядка эти явления?» (19 октября 1905 г.).
Манифест не спас, он даже подхлестнул революцию. По всей России — забастовки, заключенных выпускают из тюрем, войска стреляют по толпе, из толпы — по войскам. В государственную казну из провинции перестали поступать доходы, богатые люди, включая председателя Совета министров С. Ю. Витте, переводят свои капиталы за границу. В Москве — баррикады, вооруженное восстание.
«Мне кажется, войскам следовало бы действовать решительнее, тогда бы и неизбежное кровопролитие окончилось скорее» (10 декабря 1905 г.).
«Когда-нибудь историк с изумлением и отвращением оглянется на переживаемое нами время. Многих, к прискорбию, слишком многих русских охватила умственная болезнь. В своей ненависти к правительству за частые его промахи они, желая свергнуть его, становятся в ряды мятежников и решаются на измену перед родиной» (7 апреля 1906 г.).
Кажется, и поэзия Константина Константиновича в период бушующей первой русской революции должна быть под стать времени. Ничего подобного. Он пишет стихи, посвященные юбилею композитора М. И. Глинки, годовщине смерти дочери Натальи, родной природе. Стихи на удивление безмятежные.
Зимой О, тишина Глуши безмолвной, безмятежной! О, белизна Лугов под пеленою снежной!
О, чистота Прозрачных струй обледенелых! О, красота Рощ и лесов заиндевелых!
Как хороша Зимы чарующая греза! Усни, душа, Как спят сугробы, пруд, береза…
Сумей понять …Природы строгое бесстрастье: В нем — благодать, Земное истинное счастье.
Светлей снегов Твои да будут сновиденья И чище льдов Порывы сердца и стремленья.
У ней учись, У зимней скудости прелестной, И облекись Красою духа бестелесной.
Павловск 18 марта 1906 К ночи Какой восторг! Какая тишина! Благоуханно ночи дуновенье, И тайною истомой усыпленья Природа сладостно напоена.
Тепло… Сияет кроткая луна… И очарованный, в благоговенье Я весь объят расцветом обновленья, И надо мною властвует весна.
Апрельской ночи полумрак волшебный Тебя, мой стих мечтательно-хвалебный, Из глубины души опять исторг. Цветущую я созерцаю землю
И, восхищен, весне и ночи внемлю… Какая тишина! Какой восторг!
Павловск 21 апреля 1906 Великий князь Сергей Александрович
Революционный террор унес жизнь друга детства Константина Константиновича — Сергея Александровича. Они не походили друг на друга ни характерами, ни политическими взглядами, ни близостью к царскому престолу. Сергей Александрович считался оплотом самодержавия, одним из ближайших советников двух последних императоров, тогда как Константина Константиновича никто всерьез не воспринимал при высочайшем дворе — поэт, актеришка, либерал.
Но узы детской дружбы оказались крепче разницы в чинах, интересах и политических взглядах двух кузенов.
Письмо Великому Князю Сергею Александровичу …Неумолимою судьбою Надолго вновь разлучены, Опять тоскуем мы с тобою, Опять друг друга лишены.
На север сумрачный и дальний Тебя увлек твой рок печальный; На царство снега, зим и вьюг Ты променял роскошный юг.
Но дней былых былое счастье Найдешь ли ты в краю родном, И в сердце пылком и кругом Не встретишь ли одно ненастье? Минувших лет не воскресить! Былых времен не возвратить!
А помнишь Стрельну, Павловск милый? А помнишь Царское Село? И нашей осени унылой Не то мороз, не то тепло? А наши радости и беды? А наши долгие беседы В вечерний час с тобой вдвоем За самоваром и чайком?
А на дворе так заунывно Осенний ветер завывал, По стеклам окон дождь хлестал, А мы, бывало, непрерывно Всю ночь болтаем напролет, Пока совсем не рассветет.
Прошло то дорогое время! Уж милых сердцу боле нет, — Тебе осталось только бремя Воспоминаний прежних лет.
Но ты, не помня горькой доли, Как знаменосец в ратном поле, Иди с хоругвею своей, Иди вперед, иди смелей,
К высокой цели твердой волей Стремися пылкою душой, Стремись до сени гробовой И в этой жизненной юдоли Среди порока, зла и лжи Борьбою счастье заслужи!
3 октября 1881 Константин Константинович часто навещал Сергея Александровича и его супругу Елизавету Федоровну (Элла) в их подмосковном имении Ильинском. Здесь они как будто возвращались в детство, забывая, что они и взрослые мужчины, и великие князья.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
