Феминизация моды, произошедшая в 1930-х годах, воспринимается как победа этой интенсивной морализаторской кампании, но эта «заслуга» принадлежит не только церкви. Действительно, после 1929 года мода входит в прежнюю колею, возвращается к линиям, которые воспринимаются как классические. Больше длины, талия на своем месте, больше плавности и меньше жесткости… Обвинять в этом Уолл-стрит было бы слишком смело, хотя совпадение по времени налицо[73]. Как бы то ни было, в городе больше не увидишь женских брюк. Но зато за городом и на спортивных площадках они становятся все более привычными.
Поражение от немцев вызывает неожиданное повторение традиционалистских высказываний, касающихся нравственности. Дефицит и желание все контролировать объединяются, и это приводит к умножению вестиментарных запретов. Летом 1940 года начинается кампания против шортов (которые были узаконены Жаном Пату за 10 лет до этого). Муниципальные власти нескольких городов Лазурного берега и побережья Бискайского залива выпускают постановления, запрещающие эту одежду для всех, кроме велосипедистов. Это вызывает споры в обществе. По мнению некоторых, запретить шорты нужно не потому, что они недостаточно целомудренны, а потому, что они зрительно увеличивают зад. На рисунке Каниве, опубликованном в Oeuvre летом 1941 года, изображен жандарм, который пытается составить протокол: «Вы знаете, что шорты запрещены?» На что девушка отвечает: «Так что, мне их снять?» Летом возникает проблема шортов, а зимой — брюк, и это при том, что велосипед, как и до войны, оставался основным средством передвижения. Короткая юбка-брюки — это необходимость, поскольку она позволяет ездить на велосипеде, никого не шокируя. Она практически общепринята и даже становится частью «парижской элегантности» — достаточно скрыть под складками ткани то место, где штанины сходятся вместе.
Хозяйкам, которые умеют шить, приходится проявлять смекалку и использовать брюки для верховой езды, а также мужские или лыжные брюки. Но подобная одежда делает их объектом осуждения религиозных и светских властей, особенно в провинции. В июне 1942 года журнал Marie-Claire указывает в «Десяти заповедях парижанки»: «Брюки надевай, но только для езды на велосипеде». Есть границы, которые переходить нельзя, и среди них — мода на свинг. Характерные особенно широкие брюки стиляг-мужчин запрещены, а тот, кто осмелится их надеть, рискует оказаться под арестом или провести несколько месяцев перевоспитания в деревне. Такой же скандал вызывают короткие юбки на девушках. Противники стиляг проявляют антиамериканские настроения, пестро расцвечивая свои высказывания похвалами в адрес высокой моды, которая защищает свою французскость от тлетворного влияния моды, доносимой из-за Атлантики кинозвездами. Журнал Oeuvre 7 февраля 1942 года делает вид, что проводит опрос: «Вы за или против женщин в брюках?» Актриса Арлетти отвечает: «Женщины, у которых есть средства купить себе сапоги и пальто, поступают непростительно, надевая брюки. Они никого не эпатируют, а это отсутствие чувства собственного достоинства лишь свидетельствует об их плохом вкусе». А кутюрье Марсель Дормуа заявляет: «Я против брюк, в которых нет ничего женственного. Они лишают женщину их естественного шарма. Я допускаю их как часть пижамы. Но вы можете быть уверены, что кутюрье больше никогда не будут делать брюки. Мы слишком заняты вопросами элегантности французской женщины».
Те представители и представительницы мира моды, которые могли и хотели продолжить свою деятельность, по-своему выражают ценности Национальной революции[74]. Пропагандистские плакаты бичуют кокеток и легкомысленных женщин, эгоисток и бездетных, обвиняемых в сокращении рождаемости, с которым государство якобы боролось. Подлинность, простота, естественность, чистота и здоровье — вот слова, которые отражают дух времени, полностью противоположный искусственности и неестественности моды периода между двумя войнами вплоть до 1930 года. В результате меняется и модное тело: француженки становятся сильными, свежими, спортивными, с полными формами в духе образов Аристида Майоля. В поисках истоков эстетики, свойственной французской «расе», было совершено возвращение к руральным «корням» с их фартуками, украшениями, крестьянскими юбками (которые по бедности были скорее короткими) в цветочек. А в самой глухой французской глубинке крестьянки вообще вынуждены работать в штанах: об этом свидетельствуют несколько фотографий. В то же время шорты узакониваются для молодых женщин, которые ровным строем шли приносить клятву атлета. И это очень короткие шорты, свидетельствующие об исключении, сделанном для юности.
Настоящий прорывВ мире в целом наступает решающий момент: во время Второй мировой войны женские брюки благодаря их практичности распространяются на заводах и в армии, как только туда начинают брать женщин. В этот период женщины в брюках неоднократно попадают на обложку журнала Life. Рабочий символ Америки, клепальщица Рози, подобно работницам верфей, военных и авиационных заводов, носит очень широкие джинсы. Даже элегантная версия брюк не считается больше столь неуместной, как раньше. Крупный британский иллюстрированный журнал Picture Post в ноябре 1941 года задается вопросом: «Должны ли женщины носить брюки?» и фотографирует свою ведущую журналистку Энн Скотт Джеймс в брючном костюме и галстуке, сидящей на высоком табурете в баре с сигаретой в одной руке и стаканом пива в другой! Получив американское гражданство, Марлен Дитрих носит напоказ самую разную униформу — в поездках, на сцене и в патриотических турне по Европе. На одной удивительной фотографии она даже одета в точности так, как ее любовник Жан Габен. Этот феномен наблюдается во многих странах: на заводах, в полях, в армии женщины носят брюки. Иногда, как в СССР, они носят мужскую униформу, которая им слишком велика. Женщин в брюках можно видеть и в военных фильмах, а также на пропагандистских плакатах. Сама британская принцесса Елизавета фотографируется в брюках служащих Вспомогательной территориальной службы[75] во время обучения процессу замены автомобильного колеса.
Это вызвано практическими соображениями. С другой стороны, юбка становится частью униформы. Эту значительную перемену не оставляет в стороне кино. Обратим внимание на комедию Джорджа Кьюкора «Ребро Адама» (1949), которая во французском прокате вышла под названием «Мадам носит брюки». Мадам, которая носит эти брюки, — Кэтрин Хепбёрн (1907–2003). Она все время в брюках — ив прямом, и в фигуральном смысле: играя в теннис, водя автомобиль, потому что настало лето… Как и в «споре за кюлоты», в фильме возникает и разрастается семейный раздор, на котором и построена интрига. Для нее (Кэтрин Хепбёрн) представители разных полов одинаковы, в то время как он (Спенсер Трейси) провозглашает: «Как говорят во Франции: да здравствует разница!» Хепбёрн уже с 1930-х годов привычно носила брюки в повседневной жизни и на экране, в том числе в фильмах «Кристофер Стронг», где она играла пилота самолета, и в «Сильвии Скарлетт», где она была травести.
