Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
Но целый день карточной игры чересчур утомителен. Нужно что-нибудь еще. Неудивительно, что Петр вспоминает о любимой собаке, скрипке и негре. В Петербург летит новый запрос. Но летит он только после того, как режим содержания заключенного несколько смягчается. В противном случае привозить собаку, скрипку и негра просто бессмысленно. В тесной комнате, под неусыпным контролем охранников, страдающему поносом поверженному самодержцу вряд ли захочется пиликать на скрипке или забавляться с собакой и с негром…
Нам осталось провести несложный подсчет. Курьер с первым письмом прибывает в Санкт-Петербург самое раннее в час – в половине второго пополудни. Полчаса-час занимает принятие решения и отправка курьера назад. В четыре или ближе к пяти вечера тот – на месте. Час или два уходят на перемены, пробуждение желания увидеть любимую троицу, составление нового запроса и повторную отправку курьера. В восьмом или девятом часу пополудни нарочный достигает Петербурга. Еще полчаса-час тратится на организацию посылки в Ораниенбаум. И вот незадолго до полуночи гонец осаживает коня возле штаба Суворова в приморской резиденции отрекшегося императора.
Мы рассчитали идеально быстрый график выполнения сразу двух запросов Петра III за сутки (отталкиваясь от максимальной скорости передвижения в 20 км/ч и расстояния, как от Ораниенбаума до Санкт-Петербурга, так и от Санкт-Петербурга до Ропши – в 40 км). Но в реальной жизни все происходило гораздо медленнее. Никто не лез из кожи вон, чтобы ублажить Петра Федоровича. Дай Бог, если первый курьер действительно прибыл в Петербург около двух или трех часов дня, а императрица в возникшей по возвращении в Летний дворец суматохе не затянула рассмотрение вопроса, а дала ответ к пяти-шести часам вечера, велев гонцу мчаться назад. И уж наверняка не церемонившиеся с поверженным государем охранники, попроси тот их еще разочек смотаться в Петербург к матушке-царице, воспротивились бы вторично скакать в столицу только ради того, чтобы привезти «уроду» его любимцев. «Подождешь до завтра!» – вот, вероятно, какой ответ услышал бы Петр. Между тем задержка в рассчитанном нами расписании на полтора-два часа приводит к тому, что нарочный появляется в Ораниенбауме уже за полночь 1 июля. В то же время известно, что на письме Екатерины Суворову стоит помета: «Получено 30 июня 1762 г. в Ораниенбауме».
Так что, если принять во внимание прозу жизни, а не теоретически возможные построения, мы должны признать: распоряжение Екатерины В. И. Суворову от 30 июня отправлено по инициативе императрицы, а не опального царя. Присоединим сюда «странности» самого документа, дату Шумахера. И разрозненные, не связанные между собой свидетельства вмиг выстраиваются в логическую цепочку.
30 июня, получив первое послание Петра, Екатерина приказала смягчить режим содержания мужа. Узнав при этом, что «страх вызвал у него понос», она посылает за врачом, а заодно приказывает привезти в Петербург на всякий случай камердинера, скрипку, мопса и негра. Ей ли не быть в курсе личных пристрастий супруга?! Затребует он их или нет, неизвестно, но лучше заранее иметь всех под рукой. Мало ли что с ними может случиться в Ораниенбауме. Тем же воскресным вечером 30 июня или утром в понедельник курьер привозит в Ропшу повеление императрицы. Отмена наиболее болезненных ограничений несколько успокаивает Петра Федоровича, поднимает его настроение, и вечером 30 июня или утром 1 июля он высказывает пожелание Орлову доставить ему для забавы собачку, скрипку и нефа. Понятно, что на ночь глядя никто не поскачет в столицу. Посыльный покинет Ропшу утром или днем 1 июля и в тот же день передаст императрице еще одну просьбу Петра III. Но именно об этом и ведет речь Шумахер.
Продолжим поиск совпадений. Шумахер настаивает, что Петра лишили жизни 3 июля по приказу некоторых вельмож. О виновности вельмож у нас еще будет время поговорить. А пока займемся выяснением верности датировки – делом не таким уж бесперспективным.
Прежде всего, вспомним о свидетельстве барона А. Ф. Ассебурга, который описал со слов Н. И. Панина события 28-29 июня 1762 года, сделав примечание к топониму Ropsha: «Известно, что государь погиб там 3/14 июля 1762 года».
Находясь в Петергофе, 29 июня Екатерина II приказала генерал-майору Савину вывезти из Шлиссельбурга в Кексгольм «безымянного колодника», то есть Иоанна Антоновича. Получив 30 июня императорский рескрипт, в 12-м часу пополудни того же дня Савин с арестантом отправился в путь. Тем же указом императрица предписывала очистить в крепости «самые лучшие покои, и прибрать, по крайней мере, по лучшей опрятности оные».
2 июля к обер-коменданту Шлиссельбурга Бердникову Екатерина посылает подпоручика Плещеева «с некоторыми вещми на шлюпках отправленными», которому она повелевает оставаться там «до будущего к нему указу». Из документов видно, что крепость готовилась принять свергнутого императора. Но вдруг на 2 июля 1762 года деловая переписка прерывается. Следующий рескрипт направляется вновь генерал-майору Савину только 10 июля с приказом вернуть «безымянного арестанта» на старое место.
Что же случилось между 2 и 10 июля? Трагедия в Ропше. А когда? Если бы с Петром III расправились 6 июля, то 3, 4, 5 числа подготовка к его приезду продолжалась бы, усиливаясь с каждым днем. Появились бы инструкции о порядке содержания узника; в распоряжение Бердникова и Плещеева выделили бы солдат для конвоя и охраны Петра Федоровича в крепости; решился бы вопрос с финансированием арестанта № 2. Но ничего подобного 3-5 июля не делалось. Могут сказать, что 2 июля было принято решение об устранении «царя в отставке» и в подготовке крепостных апартаментов больше никто не нуждался. Согласен. Однако дело в том, что все распоряжения о подготовке исходили от императрицы. Стало быть, и приговор супругу она вынесла самолично. Так?! А коли так, то в тот же день на ее стол требовалось положить проект указа о возвращении Иоанна Антоновича в Шлиссельбург, который необходимо было подписать если не сразу, то не позднее 6 июля (с получением долгожданной вести). Но на указе, как известно, стоит 10 июля.
Более того, 4 июля Савин отрапортовал Н. И. Панину о своих злоключениях на Ладожском озере, завершившихся вынужденной высадкой на берег в 30 верстах от Шлиссельбурга. Курьер передал Никите Ивановичу пакет в тот же день или 5 июля. Реакцию властей на критическую ситуацию с Иоанном, охраняемым 25 солдатами в глухой деревушке Морье на побережье Ладоги, следовало ожидать незамедлительно. Во всяком случае, Екатерине предстояло либо помочь Савину продолжить переезд в Кексгольм (если Петра III все еще надеялись переправить в Шлиссельбург), либо приказать ему быстро вернуть «колодника» на прежнее место заключения. Но, судя по дате на третьем указе, судьба Иоанна Антоновича 4-5 июля в Петербурге никого не интересовала, и о нем вспомнили лишь 10 числа. Значит, между 2 и 10 июля (а если принять во внимание присылку в Санкт-Петербург рапорта Савина, то между 2 и 5 июля) произошло что-то экстраординарное, заставившее императрицу на время забыть о проблемах транспортировки одного из ее соперников – кандидатов на всероссийский престол. Причем чрезвычайное событие застало ее врасплох, вскоре после 2 июля. Из-за чего пришлось не только отодвинуть на второй план перевозку юноши-узника, но и прервать все мероприятия по приведению в порядок помещений в Шлиссельбурге.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
