Пожалуй, самым показательным примером формирования нового типа идентичности в северной деревне 1930-х годов могут служить «сталинские ударники» (стахановцы, передовики производства). То обстоятельство, что образ ударников во многом конструктом советской политической пропаганды, нисколько не свидетельствует об искусственности черт идентичности данной социальной общности. Напротив, активное агитационное воздействие, помноженное на перспективу повышения социального статуса и материального благосостояния, довольно быстро принесло результаты. Уже применительно к середине 1930-х годов можно говорить о специфической социальной группе сталинских ударников внутри колхозного социума — со свойственными им представлениями о своем месте внутри колхозной системы. Ударники отличали себя как от рядовых колхозников, так и от представителей колхозной администрации. В деревне существовало даже выражение «выделиться ударником». Формированию чувства обособленности служили также периодически организуемые властью и различного уровня слеты ударников, и переписка с ними. Анализ ряда писем ударников в структуры власти позволяет выделить несколько черт, характерных для представителей данной общности[485]. Прежде всего это подчеркивание высокой значимости их личных трудовых усилий для общественного производства (перевыполнение норм выработки, участие в соцсоревновании). И конечно, для того чтобы стать сталинским ударником, необходимо было добросовестно трудиться. Другая характерная черта — социальная и политическая активность (поддержка советских хозяйственно-политических кампаний, займов, выборов в советы и т. п., выступления на собраниях колхоза). Еще одной характерной для ударников чертой было стремление к участию в управлении колхозом (участие в работе правления и различного рода комиссий). Порой ударники, пытавшиеся по делу и не без него вмешиваться в колхозные дела, а также не гнушавшиеся критикой колхозной администрации, вызывали острую неприязнь среди руководителей колхоза. Это их свойство являлось одной из важных причин конфликтов в колхозной жизни. Тем не менее думается, что в большинстве случаев и те, и другие могли вполне ладить между собой. В-четвертых, для ударников было характерно стремление к повышению своего профессионального уровня. Они просили партийных руководителей из числа своих адресатов направить их на сельскохозяйственные животноводческие курсы, прислать необходимую литературу по специальности. В письмах ударники подчеркивали свое участие в работе агрокружков, применение технических новшеств в своей практической деятельности. Наконец, еще одной, свойственной для данной группы чертой была забота о колхозной собственности, борьба с нерадивым отношением к ней и воровством. Так, сталинские ударницы М. Т. Разгулова и А. И. Задорина, каждая по собственной инициативе, готовы были по ночам выходить на улицу, дабы отлавливать мелких расхитителей колхозного имущества. Разумеется, подобное поведение становилось причиной неприязненного отношения односельчан к ударникам. Впрочем, у такой неприязни были основания более глубокие, чем это может показаться на первый взгляд. Сталинские ударники действительно обладали набором установок сознания, значительно их отличавших от рядовых колхозников.
Другая социальная группа, о формировании специфических признаков которой следует вести речь, это руководители коллективных хозяйств. В их отношении, в отличие от сталинских ударников, сложно сказать, осознавали ли они в 1930-е годы общность своих интересов, уж слишком пестрым был состав председательского корпуса в этот период. Среди них были и городские жители — рабочие-двадцатипятитысячники, присланные в деревню для создания колхозов, местные активисты и просто люди, случайно оказавшиеся во главе коллективных хозяйств при их создании. Так, М. П. Марков, председатель колхоза «Октябрь» Великоустюжского района, в 1933 году просил Севкрайком ВКП(б) освободить его от занимаемой должности: «…я совершенно малограмотный и руководить не могу». Он просил крайком прислать им опытного председателя, так как «из своей среды выбрать некого»[486]. Высокой оставалась и сменяемость председательского корпуса[487]. Однако в конце 1930-х годов в письмах председателей колхозов в структуры власти уже чувствуется заинтересованность в руководящей должности. П. Е. Бардеев, председательствовавший в сельхозартели им. Калинина Вожегодского района в 1929–1937 годах и снятый с должности в 1937 году, занялся «хождением» по различным инстанциям, сбором бумаг, инициацией работы комиссий для перепроверки своей деятельности с целью опротестовать решение правления, отказываясь работать на лесозаготовках как рядовой колхозник[488]. Руководящий пост не только позволял избежать тяжелого физического труда, но и открывал перспективы материального обогащения. На использование председателями колхозных средств в целях личной выгоды нередко обращали внимание крестьяне в своих «письмах во власть»[489]. С другой стороны, дабы заинтересовать крестьян работой в колхозном хозяйстве, председатели часто были вынуждены идти на незаконное, с точки зрения власти, авансирование колхозников до выполнения обязательств перед государством[490]. Это был оправданный риск, позволявший добиться определенных экономических результатов, интенсифицировать труд людей, слабо заинтересованных в развитии общественного производства. Таким образом, среди руководителей колхозов уже в 1930-е годы зарождалось чувство связи с подведомственным им хозяйством, претензия на особый статус, связанный с отрывом от постоянного физического труда, навыки деловой хватки.
