– Ну, хуевы твои дела.
Я молчу.
– Что молчишь? – спрашивает чекист.
– Да так. Жду продолжения. То, что мои дела хуевы, я понял, как только документы ваши увидел. Пока еще не понял, в чем именно, но общий принцип уловил.
– Еще шутишь? Скоро перестанешь. Ты же взятки давал? Все твои министры арестованы. Ведь не только ты им взятки давал, они со всех брали. Речь идет об очень крупном деле. «Хлопковое дело» называется, слышал? Работаем мы по указанию ЦК партии.
– И я работал по указанию ЦК партии. – Тут я не выдержал и засмеялся.
– Понятно. Тебе придется все подтвердить.
– Не буду я ничего подтверждать, не было ничего.
– Брось ваньку валять. Не мальчик уже. Ты же понимаешь, что Палкер нам все рассказал.
– Он все врет, думая, что ему какие-то облегчения будут. А я ничего не скажу. Не потому, что не хочу – я для Комитета госбезопасности на все готов, я с детства мечтал КГБ помогать, – но здесь никак не могу. Нечего сказать. Если как-то можно по-другому помочь, вы мне только скажите.
– Хорошо, посмотри-ка на эти фотографии.
На всех фотографиях – я в Москве с министрами в разных кабаках. Фотографии настоящие, не фотомонтаж. Сделаны год назад, два года назад. У меня в голове помутилось.
Лихорадочно думаю: «Фотографировали они не меня, конечно, а министров и всех, с кем они бывали. Увидели меня несколько раз, выяснили, кто я таков. Потом, когда меня взяли и всплыли показания Палкера, они соединили два и два и решили получить на мне вместо своих трех звезд одну, но генеральскую».
– Ну и что? Да, я их знаю, некоторые из них – мои друзья. Что здесь такого?
– Ты их водил в эти рестораны, и ты за всех платил.
– Ни одной фотографии нет, чтобы я платил. Нет даже ни одной фотографии меня с официантом.
Я еще раз перебрал пачку фотоснимков и бросил ее на стол перед ними. «Это еще раз доказывает, что слежка была не за мной», – думаю про себя, вслух, конечно, этого не говорю.
– Ладно, понятно. Теперь запоминай. Если ты откажешься давать показания – а ты такой мудак, что можешь, – у тебя не получится сидеть в Грузии и не получится суд в Грузии. КГБ забирает твое дело. Ты будешь этапом переведен в Москву, сидеть будешь в Лефортове. Слышал о таком месте?
– Да слышал, – спокойно так отвечаю, а у самого похоронный марш в голове заиграл.
– Даем тебе времени до завтра все обдумать. Завтра мы с тобой встречаемся последний раз. Если ты готов сотрудничать, надо будет написать, что и как, в деталях. Мы тебя все равно переведем в Москву, но не этапом, а самолетом. Тоже Лефортово, но недолго, и в нормальной камере. Какое-то время там побудешь, примешь участие в судебных заседаниях на этих министров. Кроме того, надо будет в Ташкент слетать. После этого мы снимем с тебя все обвинения и ты будешь свободен. Ну, есть тебе что нам сказать?
Киваю отрицательно.
– Если сотрудничать не готов, то этапом переводим в Москву. Обвинения получишь по полной программе. Какое это коммерческое посредничество? Это явно хищения в особо крупных размерах. Мы раскрутим все до конца. Расстрел не получишь, ты фигура мелкая, но получишь по полной и сидеть будешь так, что пожалеешь, что на свет родился, мы проследим.
Полковник замолчал, ожидая моей реакции. Но я молчал.
– Завтра ты нам все расскажешь. Уведите арестованного!
Прихожу в камеру. Рассказываю сокамерникам, что и как.
– И что делать собираешься? – зэки спрашивают.
– Ну, по этапу в Москву придется, судя по всему.
Меня одевали всей тюрьмой. Нашли мне по разным камерам ватник, штаны хорошие теплые, боты. Я наголо побрил череп, а заодно и густую, окладистую бороду, которую к тому времени отпустил. Одет я всегда был прекрасно и на допросы приходил как в театр. Теперь все свои вещи я раздарил сокамерникам, мне они больше не понадобятся.
На следующий день прихожу на допрос. Бритый налысо, в робе, в ботинках, с мешком за плечами. Полковники как меня увидели, все поняли.
– Можешь ничего не говорить, все понятно. Смелый парень. Но все, что мы тебе сказали, все так и будет.
Меня отправили назад в камеру. Я ждал этапа на Москву, но меня все не вызывали и не вызывали. Дней через пять меня опять везут на допрос. В кабинете сидит мой следователь, один.
– Успокойся. Все в порядке. Отмазали тебя, – говорит мне Автандил.
Больше я этих полковников не видел.
4
Вскоре после моей встречи с полковниками КГБ из Москвы появляется в моей камере блатной пацан, Гоча. То ли пересылка, то ли на доследование, он как-то невнятно объясняет. У меня своих дел по горло, я с ним на сближение не иду, но Гоча то сигарету мне предложит, давай, мол, покурим, то кусок повкуснее предлагает, то хочет со мной какие-то дела иметь. Какие дела могут быть у вора со мной? Я не представляю для него интереса, он для меня не представляет, так я к нему и не лезу, а он что-то слишком старается. Просто так ничего не бывает. Я понимаю, что если ему от меня что-то надо, значит, он наседка. Жду, ему не помогаю, но и не отталкиваю, зачем отталкивать? Мне же тогда новую пришлют, которую я, может быть, не смогу определить. И тут Гоча приступает к своим рассказам.
– Меня перевели сюда из Харькова. А в Харькове я сидел в одной камере с Усмановым. Прикинь, с самим Вахубом Усмановичем Усмановым, министром хлопкоочистительной промышленности Узбекистана.
«Вот оно, началось, – думаю. – Он простой вор, а в одной камере с Усмановым сидел, да еще в общей тюрьме, когда Усманов может сидеть только в тюрьме КГБ, если он вообще сидит… У меня с ним никаких дел не было, только товарищеские отношения. На тех фотографиях, которые мне гэбисты предъявляли, я как раз с Усмановым был, и за кабак он платил». Теперь я полностью уверен, что меня раскручивает наседка.
– А ты, случайно, не знал Усманова? – спрашивает Гоча.
Почему я должен знать Усманова? Я из Москвы, сижу в Тбилиси за коммерческое посредничество. И случайный человек вдруг спрашивает меня, не знаю ли я министра хлопкоочистительной промышленности Узбекистана. Нет, таких совпадений не бывает.
– Знал, очень хорошо знал. Дел с ним до хуя сделал, – отвечаю.
– Ой, интересно, расскажи! – У Гочи загорелись глаза.
– Я тебе как своему близкому товарищу скажу. Но учти, что это секретная информация, чтоб менты ни в коем случае не узнали.
– Да я… да ты что! – Он аж задохнулся от возмущения. – Я – вор, а не сявка какой! Чтобы я ссучился и ментам сказал… – И так натурально он все это излагает, что не знай я уже наверняка, что он стукач, поверил бы ему точно.
– Ну, я в том смысле, что никому говорить нельзя, даже своим корешам. А то от одного к другому, менты узнают в результате, – говорю примирительно.
