– Еще раз скажешь «не он» – убью! Тебе говорят, подельник стучит. Я всю жизнь в тюрьме провел, я знаю, как здесь жизнь устроена. Не веришь мне, других спроси.
Гигла по-настоящему разозлился. Когда он рассказал по-грузински остальным, что у меня на допросе произошло, они все в один голос согласились, что это показания Палкера. Я больше не спорил. Воры тут же начали меня уговаривать, что надо Палкера отпетушить за такое его недостойное с тюремной точки зрения поведение. Здесь необходимо заметить, что гомосексуализм в тюрьме развит гораздо меньше, чем принято думать. Опускают же в тюрьме только в виде наказания, и это страшное наказание, обратной дороги для опущенного нет.
– Без тебя не можем. Ты должен сказать «да», – настаивали воры.
– Нет, не надо, – твердо сказал я, и на этом тему закрыли.
Но записку я подельнику передал, написал, что он должен быть мне благодарен за то, что его не имеют в камере, так как стоит мне только дать отмашку, его тут же отпетушат. Но когда сокамерники выяснили, что Палкер стучит на допросах, его начали нещадно избивать в общей камере, в тюрьме стукачей не любят. Администрация вынуждена была перевести его в подвал, по-тюремному, петушатник.
Я провел в больничной камере два месяца. Увидев, что шестеркой я не стал и вообще живу, радуюсь, начальник задумался. Я ведь мог и написать, что меня держат в больничной камере – да еще какой! – и не лечат. Письма я писал постоянно. Занять же надо себя чем-то. В общем, перевели меня в другую камеру. Воров постепенно, по мере выздоровления, тоже раскидали по разным камерам. Когда мы потом случайно встречались в коридорах тюрьмы по дороге на допросы или в суд – всегда здоровались. Вся тюремная шушера смотрела на меня с восхищением: как же, вор в законе меня поприветствовал, это же как член Политбюро. Да что там, намного больше уважения!
2
Новая камера располагалась на втором этаже. В соседней камере сидел известный тбилисский адвокат, специализировавшийся на защите воров, ничем другим он не занимался. Условия на этом этаже были такие, что они даже открывали камеры – только в Грузии такое возможно, – и люди общались между собой. Это же вещь невероятная, потому что подельники так могут встретиться и сговориться о показаниях. Но в Тбилиси все возможно.
Так я с этим адвокатом и познакомился. Поговорили мы. Он обо мне и моих жалобах уже слышал, поэтому, собственно, и обратился ко мне.
– Меня скоро переводят из Ортачала в другое место. Ты писать можешь этим дурачкам всякие прошения, жалобы, кассации?
– А чего? Конечно могу, – отвечаю.
– Я дам тебе Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы, они у меня здесь есть. Тебе будут платить за работу, но не деньгами, а едой. Очень качественная еда, домашняя индюшка, курица, купаты. Сигареты опять же.
Так я начал работать тюремным стряпчим. Зэки ко мне приходили со своими бумажками – хотя дела на руки никому не выдавали, у всех были какие-то выписки. Я просматривал, разговаривал, разбирался, какая статья, и, вооружившись кодексом, оставленным мне в наследство адвокатом, принимался за работу. Пока шло следствие по моему делу, выучил оба кодекса наизусть.
К нам в камеру перевели Важо, парня лет двадцати, осужденного за убийство. За первое убийство он получил десять лет колонии, и уже на зоне он убил еще раз – стукача. Там же, на зоне, была выездная сессия суда, и Важо приговорили к расстрелу. Его перевели в Ортачала для исполнения высшей меры наказания. Пока он ждал приговор, подал апелляцию. Суд принял его апелляцию к рассмотрению, и Важо из расстрельной камеры, где он провел в ожидании исполнения приговора полгода, перевели к нам. Я писал ему апелляции, пытался доказать, что убитый был наседкой, который выпытывал из него информацию, провоцировал его и в результате, когда Важо его раскрыл, первым набросился на него с ножом. Таким образом, это убийство было самообороной.
Как-то раз мы играли с ним в шахматы. Важо не большой игрок был, кроме того, погружен в себя, все-таки подрасстрельный человек. Вижу, он ферзя с королем перепутал, наверное, задумался о своем деле. Но я же игрок, я выиграть хочу, поэтому хоть я понимаю, в чем дело, но ему не говорю и пользуюсь его ошибкой. Дальше – больше, он хочет меня королем, как ферзем, съесть.
– С ума сошел? Это же король, – говорю.
– Я его маму ебал, это не король! – отвечает Важо.
Я же слышу, что он сказал «я твою маму ебал», а это верх оскорбления, это же Грузия, а не Россия.
– А я твою маму ебал! – А что делать, сносить такое оскорбление нельзя, потом никогда свой авторитет не вернешь.
Камера замерла. Все слышали, как он сказал «его маму» и как я ответил «твою маму». Я подписал себе смертный приговор. Тем более что для Важо, уже имеющего два убийства на руках, добавить себе третье ничего не значит, он и так подрасстрельный.
Он схватился за нож, я – за шахматную доску, деревянные фигуры со стуком посыпались на пол, но его удар я успел отразить. Я отбивался от него пару минут, пока вся камера не налетела и не растащила нас. Никто нас не бил, руки не скручивал, просто оттащили его от меня. Сокамерники начали ему по-грузински объяснять, что человек же, мол, не грузин, спутал.
– Мне послышалось, что ты сказал «я твою маму ебал», – объясняю ему.
– Я мог такое тебе сказать? Ты для меня пишешь апелляцию, ты работаешь, мы товарищи, и я мог такое сказать?
– Мне послышалось, ты сказал «твою маму».
– Как может такое послышаться? – Важо опять схватился за нож и пошел на меня.
Зэки его окружили, оттеснили от меня.
– Да не грузин он, не понял, что грузин такое сказать не может.
– Он сказал «его маму». Грузин никогда не скажет «твою маму», – это они мне говорят.
– Да, я не услышал, что ты сказал «я его маму». Я услышал «я твою маму ебал».
Сутки разборки продолжались. В конце концов я извинился, и он меня простил.
Уже когда меня перевели в зону, я узнал, что Важо расстреляли. Мои апелляции не помогли.
3
Однажды вызывают меня на допрос. В кабинете – мой следователь и двое русских, матерые такие волки, холеные мужики.
– Вот с тобой хотят двое следователей из Москвы поговорить, я вас оставляю, – сказал Автандил и вышел из комнаты.
«Началось», – думаю.
– Не волнуйся, – говорят москвичи, будто мои мысли читают. – Чтобы все было понятно, вот наши документы.
И показывают мне свои удостоверения. Оба полковники Комитета государственной безопасности.
Я как документы увидел, совсем приятно стало. Мало того что КГБ, так и еще оба полковники.
– Ты понимаешь, что мы из Москвы прилетели, да? Понимаешь, что за пустяками мы не летаем? Не надо объяснять, правда? – спрашивает один из них, наверное, главный в паре.
– Нет, не надо объяснять. Я догадался. Чисто интуитивно.
