Через месяц они приезжают, свеженькие, здоровенькие, в ореоле успеха, который сопутствовал первым выступлениям за океаном «танцовщиц Айседоры Дункан». Она предлагает им поехать в Афины: глава греческого правительства Венизелос просит ее открыть школу танца в Греции. Все тут же соглашаются. С ними едет Эдвард Штейхен, живописец и фотограф.
За несколько дней до отъезда Айседоре показалось, что ее любимый переглянулся с одной из учениц, восемнадцатилетней красавицей Лорой. Решает не беспокоиться по этому поводу. «Я могла просто ошибиться. Девушка кокетлива, хочет всем нравиться. Ничего особенного. Ведь чтобы соблазнить Вальтера, красивой мордашки мало. Я-то его знаю, это средневековый монах. Его не соблазнишь глазами серны и невинной гримаской».
В Греции Айседора готовит учениц к большому представлению, которое состоится на стадионе по случаю вакхических празднеств. Каждый день они ходят к Акрополю, любуются Пропилеями, храмом Афины, Парфеноном, где Штейхен сделал великолепные снимки Айседоры. Она словно выплывает из луча света между мраморными колоннами, подобно живому воплощению античной богини.
Во время экскурсии на холм Гиметт они увидели развалины Копамоса, где крестьянки пасли коз. Фундамент и стены сохранились. Айседора решает расчистить участок и восстановить здание. Конечно, речь уже не идет о строительстве дворца Агамемнона, а просто о возведении обитаемого дома. Пригласили молодого архитектора, подвели здание под крышу, навесили двери и прорубили окна. В общем зале с высоким потолком положили ковер для танцев, установили рояль. Каждый вечер Руммель играет там Баха, Бетховена, Листа и Вагнера, пока заходящее солнце окрашивает небо в охру и пурпур. В сумерках вся компания, надев венки из жасмина, спускается к заливу Фален и ужинает на берегу моря.
Глядя на своего двадцатилетнего архангела в окружении девушек, увенчанных цветами, Айседора невольно вспоминает о Парсифале в саду Кундри. И замечает также, как изменилось его выражение лица, в нем нет уже былой эфирной возвышенности, взгляд стал более приземленным. До сих пор она считала их любовь непобедимой. Даже разница в возрасте ее не смущала. Связующая их страсть была так возвышенна, что она не боялась быть на двадцать лет старше его. Ведь они были мистической парой, были выше предрассудков и условностей, не так ли?
Но вот аскет увидел реальный мир, и взгляд его, ранее обращенный к небесам, остановился на юной американской красотке, и крылья архангела превратились в мускулистые руки, способные крепко прижать к себе дриаду. Как-то вечером, когда он закончил играть марш из «Гибели богов» и последние аккорды еще не затихли, она заметила, как между ним и девушкой будто промелькнула молния, вобравшая в себя всю любовь и все желания мира. Она осталась сидеть, словно пригвожденная к стулу, пытаясь сдержать сердцебиение, сверхчеловеческим усилием сохраняя прежнее выражение лица, и удержать рыдания, готовые вырваться из груди. Наконец она встала и, изобразив необычайную веселость, воскликнула:
— Предлагаю завтра экскурсию в Фивы! Кто с нами?
Штейхен и десяток учениц радостно поддержали идею. Как и следовало ожидать, Руммель и Лора, сославшись на желание сделать покупки в Афинах, решили остаться. Вечером все должны были встретиться в Копамосе.
Приехав в Фивы, группа посетила дворец Кадмоса, оттуда прошла по дороге, ведущей через древний город в направлении Халкиса. Над храмом Артемиды в Авлиде Айседора вновь увидела сияние, словно с неба сыпался золотой песок, и ей представились девственницы, танцующие в честь трагического жертвоприношения Ифигении. Ведь именно здесь Агамемнон принес свою дочь в жертву Артемиде. Неужели и она должна принести себя в жертву любви пианиста и своей ученицы? В ту же минуту мысль о молодых людях, оставшихся без свидетелей в Копамосе, пронзила ее. Несмотря на все усилия, она не могла отделаться от этого наваждения. Их лица, сияющие юной красотой, неумолимо стояли у нее перед глазами. Напрасно старалась она сосредоточиться на созерцании гавани Авлиды и представить себе греческий флот из тысячи кораблей, ожидающих попутного ветра, чтобы помчаться к Трое, — все величие Эллады не смогло прогнать пожирающего ее чудовища ревности.
Мысли неумолимо возвращались к двум существам, которых она любила и ненавидела одновременно. Что делают они в эту минуту? Поцеловал ли он ее? «Он не очень-то предприимчив по части интимных услад», — размышляла она. Но это ее не успокаивало. «Для него важна любовь в душе. И здесь меня тоже обошли. Поздно. Поздно». Слово это стучит в висках. Кровь то приливает к голове, то откатывает к сердцу и стучит, как колокол. Она представляет их стоящими лицом друг к другу в луче света. Он обнимает ее за талию, покрывает поцелуями, а она запускает руки в его длинные волосы. Был момент, когда страдание заставило Айседору отойти от группы, чтобы не закричать от боли. Она подошла к берегу моря и долго стояла не шевелясь, всеми силами призывая смерть освободить ее от нестерпимого страдания.
И вдруг почувствовала, как чья-то рука легла ей на плечо. Оглянулась. Это был Штейхен.
— Айседора, — тихо сказал он, — вы выше всего этого. Вы играли с огнем, но обжечься не должны. Никто не может сравниться с вами.
— Ах, Эдвард…
— Ничего не говорите. Пойдемте со мной.
Нежно обхватив ее, он вернулся с ней к ученицам.
Когда они возвратились в Копамос, по румянцу, вспыхнувшему на щеках Лоры, по смущению Руммеля она поняла все. Немного позднее увидела, как соединились их руки. Робкая надежда, за которую она цеплялась, и та рухнула. Оказавшись одна в своей комнате, она смогла полностью предаться отчаянию. Оплакивала разрушенную любовь, улетевшего архангела, потерянную свободу и безвозвратно прошедшую молодость. Ведь осталось всего несколько лет, и наступит роковой возрастной порог. Позади почти вся жизнь. И вот она вновь, как двадцать лет назад, здесь же, у Акрополя, рыдает по поводу рухнувшей мечты.
Первые лучи солнца застали ее еще неспящей. Она медленно поднялась, открыла ставни и вновь увидела мраморный карьер горы Пентелик в розовых лучах восходящего светила.
ГЛАВА XIX
«Золотая голова!»
Лениво раскинувшись на диване, она запускает пальцы в волосы Сергея, а тот, свернувшись калачиком, лежит у ее ног и смотрит на нее большими, зелеными, как у кошки, глазами.
«Золотая голова!» — повторяет она. В другой руке она держит пустой стакан.
— Алексей, — кричит она, — налей еще водки!
— Хватит, уже набралась, — ворчливо отвечает хриплый голос из другого конца студии.
Она наклоняется к лицу Сергея, целует губы, нос и глаза, шепчет: «Ангел!.. Ангел!..» Проводит ладонью по щеке, вокруг шеи, просовывает ее в открытый ворот рубахи, гладит белую кожу, касается его груди, живота, опускается ниже… Ярко-красные губы опять касаются его рта, впиваются в него, язык ищет входа в его сомкнутые пухлые губы. Он пытается увернуться. Она кусает его до крови. Не меняя позы, он отвешивает ей звонкую пощечину. Она обижается, отворачивается, засовывает голову под вышитую подушечку, плачет, коротко всхлипывая. Он пытается обнять ее за талию, но она вырывается. Он с трудом встает, протягивает к ней руки, но теряет равновесие и падает. Она хохочет, кричит: «Черт! Черт!» Бежит к окну, раскрывает его настежь. В комнату врывается морозный воздух. Она высовывается на улицу и кричит: «Сергей Есенин — сволочь! Сергей Есенин — дикарь! Сергей Есенин — противный мужик! Сергей Есенин — ангел! Мой ангел! Ангел зла!.. Ангел!.. Ангел!..»
