– Расскажи, где именно они были – те двое, – велел я. – А лучше просто пойди и встань туда, где стояла твоя мать, только в точности, а потом скажи, где мне встать, чтобы я оказался на месте Уайта.
Ник покивал – подбородок у него еле заметно, жалобно дрожал – и легкими шагами, бочком, перешел дорогу почти до голой живой изгороди на противоположной стороне. Он остановился примерно в шаге дальше по дороге от неподвижных белых подметок Мари и шагах в шести сбоку от нее.
– Грэм был почти точно напротив, – сказал он, – на таком же расстоянии.
– Ты уверен?
– Да, – ответил он. – Я знаю наверняка, потому что вижу отсюда следы, где мы оставили машину Мари, вон там, у леса, рядом с вами. Мари хотела открыть дверь, а они обошли машину сзади.
– А ты где был? – спросил я.
– Примерно там, где сейчас ваша машина, только внутри живой изгороди, – ответил Ник. – Отошел пописать.
– Спасибо, – сказал я.
Он рассказал все очень точно. Хорошо, что уже стемнело. Яркий белый свет фар моей машины отбрасывал тени от каждого камешка, в каждой выемке на дороге и высветил даже очень мелкую прямую бороздку в песке, которая тянулась примерно на ярд в стороны от лодыжек Мари. При дневном свете ее было бы трудно различить. Я опустился на четвереньки и углубил бороздку по всей длине ногтями. И только тогда набрался смелости прикоснуться к Мари – или к тому, что от нее осталось.
Она еще дышала, неглубоко, слабо, редко, но когда я перекатил ее к себе на левую руку, чтобы приподнять под плечи, то почувствовал, что она совсем холодная. Я отчаянно понадеялся, что это она просто долго пролежала на земле после заката. Ночи здесь очень холодные. Воздух был охвачен той ледяной неподвижностью, какая сулит заморозки к полуночи. А Мари – так бывает со всеми, кого разрывает между мирами, – выглядела сейчас так, словно ее уже тронуло морозом. Всклокоченные каштановые волосы сделались серебристо-белокурыми. Лицо начисто лишилось красок. Черная кожаная куртка превратилась в серую самого что ни на есть блеклого оттенка, а джинсы, как я убедился, когда подхватил ее другой рукой под колени, из синих стали почти белыми.
Поднять ее было проще простого. Весила она ровно вдвое меньше, чем на самом деле. Я без труда встал на ноги с ней на руках – и оторопел, обнаружив, что в жизни не чувствовал ни к кому такой нежности, как сейчас, когда прижимал ее к себе, легкую, обмякшую, ледяную. А еще я едва не заплакал.
Я не успел положить ее там, где собирался, как над холмом на уровне верхушек деревьев пронесся один из вертолетов Дакроса, поймал меня лучом прожектора, резко снизился и сел сразу за изгородью. Я услышал, как трещат и ломаются толстые зрелые лозы, и у меня мелькнула мысль, сколько же ему придется заплатить владельцу в возмещение ущерба. А может, владельцем был он сам. Прожектор пронизал изгородь, отбросив на нас с Ником длинные сетчатые тени голых ветвей и практически скрыв мою тщательно процарапанную метку.
– Еще что-то случилось, магид? – послышался усиленный мегафоном голос.
«Убирайся, прошу тебя!» – подумал я. Чтобы определиться с ответом, мне даже не нужно было сиплой подсказки Стэна на ухо: «Ничего ему не говори!»
– Да, но это уже дело моего родного мира! – крикнул я. – У меня все под контролем!
Надрывался я зря. Через поломанные лозы уже пробирался Дакрос. Вскоре он перегнулся через изгородь за Ником. Думаю, его можно понять.
– Что еще? – спросил он.
– Те же убийцы, – ответил я. – Похоже, они разметали эту девушку между мирами, чтобы завладеть ее машиной. Если можно, отключите прожектор. Мне не видно метку.
Дакрос отдал приказ по рации, с любопытством глядя на Ника. Когда яркий луч погас, он спросил:
– Вы, наверное, один из двоих зевак, которые улизнули от Джеффроса?
Откровенничать с Дакросом Нику хотелось не больше моего. Когда я бережно уложил Мари на нужное место вдоль метки, которая снова стала отчетливо различима, Ник сказал:
– Да, прошу прощения. Мы не знали, что это военная операция. Просто последовали сюда за ним… за Рупертом. Это была глупая шутка, нам всего-навсего хотелось погулять. Я все объяснил Джеффросу. И мы думали, что, пока все заняты, мы тихонько убежим. Но… но все пошло не так.
– Да уж пожалуй, – процедил Дакрос. – Вам было приказано держаться возле бронетранспортеров. У магида и без вас достаточно неприятностей, юноша.
Он остался стоять у изгороди и смотреть, а я отступил на шаг от Мари и выстроил конструкцию, которая приоткрывала крошечную щелку в стенах между вселенными.
Здесь и так было слабое место. То ли Уайт, то ли Жанин запечатали врата как попало. Они распахнулись – и нам в лицо вырвалась пелена ревущего алого пламени. Дакрос и Ник разом вскрикнули и пригнулись. Даже еле теплое полутело Мари и то дернулось. Я прикрыл рукой опаленное лицо и напрягся, как сумасшедший, чтобы закрыть врата как следует. Я думал, это будет вечно. Слышал, как шипит и потрескивает изгородь, слышал жестяной шелест облупляющейся краски на машине, но в конце концов мне все же удалось свести вместе и закрепить разорванные концы Бесконечности. Я еще укрепил соединение для надежности, а потом отошел к изгороди и привалился к ней, чтобы передохнуть минутку.
– Ух ты! – проговорил Дакрос. – А что это?
Над дорогой висел дым и витала серная вонь и резкие запахи паленого. Я затушил ладонью тлеющую подпалину на штанине и ответил:
– Недра вулкана. Такие ошибки совершают глупые дилетанты.
Только я не думал, что это ошибка. По-моему, место, где лежала Мари, было выбрано очень тщательно.
– Выходит, вторая половина Мари… – начал Ник.
– Ее больше нет, – сказал я.
Ник застыл, робко протягивая руку к белым останкам Мари, в таком очевидном потрясении, что я добавил:
– Ничего, Ник, придется придумать другой способ.
Никакого другого способа не было – кроме одного, такого редкого и рискованного, что лучше бы Нику смириться и не задавать вопросов.
– А пока давай отвезем ее домой.
Ник просто повернулся, двинулся к моей машине и открыл заднюю дверцу.
– Я выйду на связь очень скоро, – сказал Дакрос, – и сообщу о новой императрице. Нам предстоит провести серьезные обсуждения. И я по-прежнему хочу, чтобы убийц выдали империи.
– Вы их получите, – заверил я, – даже если это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.
Я нагнулся и снова поднял на руки бренные останки Мари. На этот раз я не ощутил ничего, кроме острой грусти. В каком-то смысле она была еще жива, но это ненадолго. Оставшись одна, половина разметанного человека быстро угасает. То, что я держал на руках и нес к задней дверце моей машины, можно было считать трупом. Ник бережно-бережно принял мою ношу и уложил ее на заднем сиденье так заботливо, что я испугался: похоже, он до сих пор думает о Мари как о живой.
