Старушка сказала:
– Постарайся ответить. Поможет.
Я не видел другого способа ответить, кроме как заговорить о чем-то другом. И сказал:
– В прошлом году у меня на шее вскочил нарыв. Было очень зрелищно. Он все рос и рос и стал красно-лилового цвета. И пока он рос, он был такой восхитительно аккуратненький, красиво очерченный, совершенно круглый, выпуклый, правильный, со смешной ямочкой точно посередине. Когда я на него смотрел, то думал, какой он совершенной формы – будто полноправная часть моего тела, будто так и полагается, чтобы он торчал у меня на шее. Потом нарыв разболелся, тупо, но все сильнее, и мне приходилось все время держать голову на сторону. В конце концов папа потащил меня к врачу. Врач только глянул – и одним махом вскрыл нарыв. Было противно, грязно – и в десять раз больнее. Когда я вернулся домой, стало еще противнее. Нарыв стал некрасивый, никакой не круглый, сочился и жутко болел, но эта боль была другая, гораздо лучше прежней, хотя и прошла не скоро и у меня до сих пор остался шрам.
– Что ж, это честно, – сказала старушка.
После этого у меня остался только один лист. Я посмотрел – и весь сжался. Это был последний лист, а я уж точно не собирался рассказывать им, о чем хотел попросить. Но не был уверен, что меня не заставят.
Кто-то с середины стола проговорил:
– Ты не упомянул о своих мотивах. Не сказал, чего ради ты пошел на все это.
– Что вы имеете в виду? – спросил я, решив обороняться до последнего.
– Я имею в виду, – произнес он, – что ты хорошо объяснил, зачем тебе нужен был кентавр и почему ты попросил вернуть сестре ее вторую половину, однако по крайней мере один раз у тебя возникло искушение повернуть назад, и из твоего отчета следует, что ты вполне мог поддаться ему. Почему ты двинулся дальше?
– А, – сказал я, постаравшись не показать, какое это для меня облегчение. – Конечно, дело в том, что мне было интересно. Мне хотелось посмотреть, что будет.
По-моему, это всех повеселило. По комнате прокатилась волна смешков, а когда она стихла, бумаг у меня в руках не осталось. Похоже, Руперт решил, что тут-то и можно уходить, но вопросы еще не кончились. Один из тех, суровых, с середины стола, спросил меня:
– Минуточку. В этом отчете о Вавилоне содержатся существенные сведения о магидской страшной тайне под названием «Вавилон». По этой причине мы будем вынуждены вычеркнуть из вашей памяти все до единого воспоминания о произошедшем. Пожалуйста, отнеситесь к этому с пониманием и простите за это наше собрание. Это необходимая мера.
Ну, они, конечно, попытались. Я и в самом деле вообще ничего не помнил, очень удивился, что Мари снова стала нужного цвета, и не мог понять почему, пока не вернулся домой и не нашел записку, которую оставил сам себе: «Поищи дискеты». Я и поискал и нашел около двадцати из сотни дискет, которые сам же и попрятал. Остальные пропали, файл с моего винчестера тоже стерся. Только Верхняя палата, похоже, не разгадала мою главную хитрость.
Понимаете, после того как Руперт сказал мне, что издателям компьютерных игр не понравилась моя «Бристолия» – слишком сложная, видите ли! – я решил разработать игру про Вавилон. А пошли они со своими страшными тайнами! Руперт и Мари все равно говорят, что главное в работе магида – постепенно, по капельке выдавать все особые знания. А кроме того, я хочу все вспомнить. Мне кажется, это отличный способ заставить Верхнюю палату сделать меня магидом. Я ведь именно об этом и хотел попросить – а пришлось просить за Мари. Зато теперь я добьюсь, чтобы следующую вакансию отдали мне.
