Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
При Сато особо острых моментов в наших отношениях не возникало. Это был период грандиозной ссоры между Советским Союзом и Китаем, а японский премьер-министр, следуя в фарватере США, в свою очередь ориентировался на Тайвань. Кроме того, одна из основных задач японского правительства в то время заключалась в том, чтобы добиться возвращения Окинавы, которая с 1945 года находилась под управлением Соединенных Штатов. Поэтому Сато меньше внимания обращал на проблему Курил, видимо считая, что после решения вопроса об Окинаве у Японии появятся дополнительные аргументы в территориальном споре с Советским Союзом.
Временами он прямо-таки удивлял меня. Помнится, в 1968 году, когда советские войска были введены в Чехословакию, я получил из Москвы указание изложить премьеру наши доводы по этому вопросу. Доводы были неубедительные. Да они и не могли быть убедительными. Мне казалось тогда и кажется сейчас, что это была одна из крупных ошибок брежневского периода. Тем не менее я исполнил имевшееся поручение, «предвкушая» неприятный разговор. К моему удивлению, Сато ограничился примерно следующей сентенцией: советское правительство не могло не предвидеть все неприятные для него последствия этой акции. Тем не менее оно сочло возможным ее осуществить. Из этого можно сделать вывод, что оно не видело иного выхода из создавшегося положения. На этом, к моему удивлению, наш разговор на чехословацкую тему закончился.
Хорошее впечатление от Сато осталось у Громыко после визита в Японию в 1972 году. Этот визит прошел в благожелательной атмосфере прежде всего потому, что наш министр иностранных дел прибыл с небольшим подарком – заявлением о готовности Советского Союза передать два из четырех островов, на которые претендовала Япония. Для японской стороны это было недостаточным, но в тот момент им показалось, что лед тронулся.
Сато обладал чувством юмора. Да и Громыко, когда обстановка этого требовала, мог удачно сострить. Помнится, на обеде в резиденции японского премьера Сато сказал, что на следующий день он должен принять испанского министра иностранных дел, который, как он слышал, является то ли правой, то ли левой рукой генералиссимуса Франко. На это министр не моргнув глазом сказал: «Вот как, а я думал, у Франко обе руки правые».
После того как Сато ушел с поста премьер-министра, он был награжден Нобелевской премией мира, что немало удивило многих японцев, которые иронизировали по этому поводу и строили различные догадки, каким образом была получена столь высокая награда.
Однажды, уже находясь в отставке, Сато в разговоре со мной завел речь о том, что теперь он хотел бы заняться улучшением отношений Японии с Советским Союзом. Упомянул он о возможности создания какого-нибудь общественного комитета или группы, которую он был бы готов возглавить. Я поддержал его в этом начинании и думаю, что он мог бы кое-что сделать в этом плане. Однако этому не суждено было осуществиться: Сато вскоре скоропостижно скончался во время какого-то банкета в одном из японских ресторанов.
После отставки Сато пост премьера занял Какуэй Танака. Это был человек совсем иного склада. Выходец из бедной семьи, человек, сделавший себя сам, как говорят американцы, сколотил большое состояние и создал самую многочисленную в Либерально-демократической партии фракцию.
Со временем я близко познакомился с Танакой, а его дочь с мужем даже посещала нас позже в Пекине, когда я работал там. Танака был чрезвычайно энергичный, можно сказать, пробивной человек, не брезговавший средствами для достижения цели, что его в конечном итоге и погубило. Его познания во внешней политике, как и общеобразовательный уровень, были ограничены. Посол Польши жаловался мне, что во время их первой беседы японский премьер неожиданно встал, подошел к висевшей на стене карте и попросил посла показать ему, где находится «эта ваша Польша». Посол, естественно, был оскорблен до глубины души.
Запомнился мне еще такой случай. Вскоре после назначения премьером Танака явился на прием, устроенный президентом Торгово-промышленной палаты Японии Сигео Нагано, одним из наиболее влиятельных и уважаемых руководителей делового мира. Одновременно он был сопредседателем советско-японского комитета экономического сотрудничества. На этом приеме в основном присутствовали представители тех компаний, которые вели торговлю с Советским Союзом. В своем выступлении новый премьер-министр, говоря о заинтересованности Японии в развитии отношений с нашей страной, заявил полушутя-полусерьезно, что правительство будет действовать так, как того хочет господин Нагано. Эта фраза показалась мне многообещающей, поскольку Нагано был сторонником развития всесторонних отношений с нашей страной. Однако, как вскоре выяснилось, слова Танаки были применимы только к торгово-экономической сфере.
Что касается наших политических отношений с Японией, то здесь особого улучшения не замечалось – скорее наоборот. Особенно после решения вопроса об Окинаве в пользу Японии территориальный вопрос стал все чаще возникать во многих беседах, официальных и неофициальных, дружественных и напряженных. Особенно жесткую позицию занимали чиновники японского министерства иностранных дел. Многие из них, по-видимому, считали, что сама судьба назначила их хранителями и защитниками национальных интересов Японии. На каком-то этапе я даже предложил пронумеровать их и наши аргументы, чтобы не повторять каждый раз одни и те же слова.
Был и такой случай. Пришло предписание из Москвы срочно посетить министра иностранных дел (тогда это был Аити), информировать его о вооруженном столкновении между советскими и китайскими частями на острове Даманский и подчеркнуть, что инициатором была китайская сторона. Я встретился с министром в здании парламента и изложил ему обстоятельства дела.
Аити вкратце выразил сожаление по поводу случившегося и сразу же, без какого-либо логического перехода заговорил о японских претензиях на «северные территории», как в Японии обычно называли четыре острова. Я понял это как намек на то, что при наличии территориального спора с Советским Союзом Япония не намерена занимать чью-либо сторону в советско-китайском конфликте. После краткого обмена обычными аргументами по этому вопросу Аити сказал, что намерен передать в печать сообщение о нашей беседе, в том числе и о «северных территориях». Тут я запротестовал, заявив, что не вижу, какое отношение второе имеет к первому. После дискуссии Аити с явной неохотой согласился снять абзац, относящийся к разговору о пресловутых островах.
В тот период советская дипломатия пыталась маневрировать, чтобы найти выход из создавшегося полутупикового положения в политических отношениях с Японией. Когда в 1972 году в Токио прибыл Громыко, гвоздем его визита, как я уже упомянул, было заявление о готовности советского правительства рассмотреть вопрос о передаче Японии двух из четырех островов, на которые она претендовала. Это означало возврат к позиции, которую Москва заняла в 1956 году, когда были восстановлены советско-японские отношения. Японцы восприняли это с большим удовлетворением. Выступая на банкете в честь советского гостя, тогдашний министр иностранных дел Японии Такэо Фукуда даже заявил, что если раньше Андрей Громыко был известен в Японии как «мистер Ньет», то отныне его можно будет называть «мистером Да». Однако позднее в частной беседе со мной Фукуда вполне определенно заявил, что два острова – недостаточно. Эти слова можно было понять так, что Япония, отталкиваясь от заявления о двух островах, была намерена усилить давление по территориальному спору.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
