— Нет, не скажи, — ответила Марина. — В нашем возрасте есть очарование зрелой красоты, опыта, личностной оформленности. Они все чуют, подлецы.
— Что будем делать? — спросила я по дороге домой.
— Сейчас сходим на рынок и накупим овощей и фруктов, — вдохновенно изрекла Марина.
— Нет, с этими ребятами?
— По настроению! — беспечно махнула она рукой.
Я пожала плечами, и до вечера мы не возвращались к этой теме. Смыв с себя соль, мы отправились на рынок. Южное изобилие почему-то не исключало высоких цен, но мы не торговались. Слюнки текли, так хотелось поскорее съесть все это. Марина отошла купить домашнего вина, а я сторожила пакеты и рассматривала музыкальные диски на лотке. Вспомнив, что видела у Марины музыкальный центр, решила купить какой-нибудь из твоих альбомов. Я ведь ничего не взяла с собой, а здесь сразу же затосковала по тебе и твоему голосу. И вдруг мой взгляд выхватил знакомое название. Еще не поняв, в чем дело, я задрожала. На компакте славянской вязью было выведено слово «Коловрат», а с обложки смотрела светло-русая красавица с ясными глазами. Она, твоя нимфа. Выпустили, значит, ее альбом…
Я взяла в руки диск и долго рассматривала со всех сторон. Имя продюсера нигде не значилось. Может, и не было ничего? Мне приснилось?
— Это она? — услышала я и вздрогнула.
Марина из-за моего плеча смотрела на обложку.
— Хороша, ничего не скажешь, — вздохнула она.
Я не стала спрашивать твоих дисков, купила этот.
— Зачем? — покачала головой Марина.
— Хочу послушать, насладиться еще раз!
Надо ли говорить, что настроение мое было безнадежно испорчено. Всю дорогу домой мы молчали. Правда, пакеты были тяжелые, не до болтовни. Марина еще купила трехлитровую канистру домашнего вина.
— Будем пьянствовать! — потрясла она канистрой, когда мы пришли домой. — И расслабляться.
Я только уныло усмехнулась.
— Вино вкусное, я пробовала. Пьешь как компот, а потом ноги заплетаются.
Я напрасно беспокоилась по поводу твоих записей: в фонотеке Марины были собраны все твои альбомы.
— Послушаем? — помахала я перед носом Марины компактом группы «Коловрат».
Подруга опять неодобрительно покачала головой, но возражать не стала.
— Мы голодные? — спросила в раздумье.
— Не очень. Разве можно в такую жару есть что-то тяжелое? Фрукты и еще раз фрукты, — ответила я равнодушно.
— И вино! — добавила Марина и унеслась на кухню готовить нам завтрак или уж обед. Я тем временем разобралась с музыкальным центром и поставила диск на прослушивание.
— Да разве это жара? — продолжила разговор скрипачка, внося поднос. — Я потому и люблю сентябрь, что погода мягкая… Эй-эй, мы так не договаривались!
Я ничего не могла с собой поделать. Едва услышала ее голос, тотчас представила лес, ночь, озеро…
— Та-ак! — Марина быстро налила вина в бокал и скомандовала: — Выпей.
Я послушно выпила и насилу взяла себя в руки. Марина налила еще вина — себе и мне. Мы закусывали дыней и пили, пили. Тогда-то Марина и поведала мне свою историю. Я вкратце расскажу ее тебе, потому что знаю: ты никогда никому не выдаешь чужих тайн.
Она была любовницей известного, ну очень известного человека. Познакомились на концерте, когда Марина исполняла любимого Моцарта. Я сама могла убедиться, как ее талант воздействует на слушателя, поэтому поверила без слов во все, что она рассказывала. Этот человек влюбился в нее без памяти именно на концерте. Поднес ей корзину цветов, пригласил в ресторан. Она приняла приглашение, потому что давно уже испытывала к нему интерес. Возможно, даже влюбленность, но он был из небожителей, а она для него — лицо в толпе. То есть у Марины не было ни малейшего шанса, и тут вдруг — такое чудо! На концерте он оказался случайно, а увидев и услышав Марину, влюбился в нее как мальчишка. Конечно, он был женат, двое детей, но Марина не желала ничего знать и кинулась как в омут головой. Пусть недолго, но отлюблю свое! Она сразу же поняла, что этот человек — ее единственный. Конечно, было трудно, порой невыносимо. Приходилось скрываться. Его лицо знала вся страна, за ним шло постоянное наблюдение. Марина сделалась заправским конспиратором. Даже мама не знала, кто возлюбленный ее дочери.
Господин N снял для Марины квартиру, где они вели свое тайное существование. Бывало, не расставались по нескольку дней, а для всех он был в секретной командировке. Марине пришлось бросить оркестр, сольную карьеру. Она должна была принадлежать только ему! И ждать. Ждать порой неделями, месяцами. Она сходила с ума от тоски, от ревности. Смотрела телевизор, чтобы увидеть своего любимого. Жить своей жизнью, уходить надолго из дома она не могла: боялась пропустить его неожиданное появление. Однажды поняла, что беременна. Купила тест, он подтвердил беременность. Опьянев от счастья, Марина ждала своего возлюбленного, чтобы сообщить ему о радостном событии.
Господин N пришел в ужас. К тому времени журналисты беспрестанно преследовали его, копались в грязном белье, разнюхивали компромат. Поддерживать отношения становилось все труднее. Это могло повлиять на высокое положение господина N. Марина уверяла, что никто не узнает, от кого этот ребенок, но ее любимый был непреклонен. Он настоял на аборте и сам отвез Марину в клинику…
Прошло еще немного времени, и он объявил любовнице о полном разрыве. Да, он по-прежнему любит Марину, но их отношения стали достоянием «желтой прессы», и это бросает тень на репутацию господина N. Он не имеет права на личные чувства, занимая такой высокий пост. Он должен думать о благе страны. Марина вернулась домой, к маме. В первую же ночь она выпила все снотворное, что было в доме. По счастью, маме не спалось, она пошарила в аптечке в поисках таблеток и, ничего не найдя, зашла к Марине. Сразу все поняла и вызвала «скорую». Дочку успели откачать.
Когда Марина очнулась и увидела рядом постаревшую, сгорбленную мать, она поняла, какую боль причинила ей. Не подумала о самом родном человеке, когда глотала таблетки. Желание искупить свою вину, вернуть маме радость заставило ее встать и жить дальше.
— Видишь ли, — говорила Марина слегка заплетающимся языком, — я полностью растворилась в нем, я была его тенью, дышала им, жила им. У меня ничего не осталось своего! Я забросила музыку, я потеряла себя. Полная деградация личности. Помнишь, у Тарковского в «Солярисе» Хари ни секунды не может без Кельвина? Потом все спокойнее становится, потому что очеловечивается, становится личностью. И вот мне заново нужно было очеловечиваться. Или, как у Блока, «вочеловечиваться».
Она потрясла канистру, в которой на дне еще плескалось вино, и наполнила бокалы.
— Я сотворила себе кумира из земного человека, а он оказался обыкновенным, со слабостями, нормальным. Он не виноват в том, что я сотворила кумира. Человека надо любить таким, какой он есть, и не забывать о себе. Тоже как-никак Божье творение. А уж если тебе дается Божья искра, талант, то зарывать его в землю — большой грех. А я стала рабой любимого человека, принимавшей от него все, даже то, что «терпеть без подлости не можно». И я поплатилась тем, что больше не могу любить, не могу даже просто влюбиться. Чистый секс, не больше. И то в редких случаях…
