– Сперва, возможно, вам будет приятно узнать, что мадам Маот де Вигонрен, ваша племянница, не совершала ни отравления, ни другого святотатства. Я докажу это, и тогда ей возвратят свободу и незапятнанную репутацию.
Несколько мгновений она внимательно смотрела на него.
– Вот новость, способная обрадовать сердце тетушки.
Затем она откинулась на резную спинку своего кресла и произнесла сдержанным отстраненным голосом:
– Господь в своей бесконечной мудрости делает своим орудием очень странных созданий. Ты один из них, палач.
– Что… наконец… – изумленно пробормотал исполнитель Высоких Деяний.
– Откуда я это узнала? Но мне известно все. Так нужно. Тот, кто хочет избежать гнусных сюрпризов и жестоких разочарований, должен предвидеть все.
Некоторое время она, казалось, размышляла, а затем продолжила:
– У меня очень мало времени для вас. В дополнение к огорчению и… страху, которые я снова испытала, думаю, нет нужды говорить вам, что послание, которое я получила сегодня утром от мессира де Тизана, где он рассказывает мне, не смягчая правды, о кончине Анриетты, повергло меня в полнейшее замешательство. Я ведь назвала имя Анриетты как будущей аббатисы. Двуличие, непостижимое коварство некоторых душ всегда ошеломляли меня. Широкая и неисчерпаемая тема, не могу не согласиться. Итак, вы хотите поговорить со мной о пожертвованных деньгах, которые, как вы утверждаете, спрятаны где-то здесь. Это излишне, так как нам они возвращены.
– Возвращены?
– Да, в качестве безымянного дара. Их нашли в гостевом доме, завернутыми в ткань, на которой был ярлычок с моим именем.
Внезапно мадам де Госбер фыркнула от смеха. Ардуин уставился на нее круглыми от удивления глазами.
– Любезная и довольно неловкая воровка.
– Простите, что, мадам матушка? – пробормотал Ардуин в полнейшем непонимании.
– Тоже мне аноним! Мое имя было начертано изящным и очень узнаваемым почерком. Мюриетт Летуан, сестра-копиист и архивариус…
Матушка аббатиса поднялась на ноги и объявила ровным бесцветным голосом:
– Так как теперь вы можете успокоиться относительно судьбы наших пожертвований, моя дочь-дежурная проводит вас. Прощайте, сын мой.
– Со всем моим почтением, мадам матушка, я…
– Прощайте, сын мой.
Ардуин торопливо заговорил:
– Мне нужно выяснить одну вещь, которая меня тревожит. Почему ваши дочери выказали так мало переживаний по поводу кончины Анриетты? Почему об этой послушнице, Маргарите Фуке, даже не упоминалось? Эта отстраненность, которую я почувствовал в вас, несмотря на похвалы, расточаемые Анриетте…
Она уставилась на него с потрясенным и явно недовольным видом и, наконец, заметила ледяным тоном:
– Это еще что? Вы хорошо понимаете, с кем говорите? Никто никогда так не досаждал мне вопросами! Или дорожная усталость лишила вас способности здраво мыслить? В таком случае я могу доставить вам и другие причины тревожиться!
Что же, значит, терять нечего… Ардуин выпрямился во весь рост, и взгляд его серых глаз уперся в глаза аббатисы. У него мелькнула мысль, что, возможно, ему придется пожалеть о своей дерзости. Слишком поздно.
– А что вы думаете? Или вы считаете, что ваш далекий двоюродный брат Папа вместе с королем Франции примчится вам на помощь, если разразится скандал? Монахиня, которая из женской ревности убила свою сестру и к тому же обладала редкой сердечной черствостью, сравнимой разве что с ее лживостью и цинизмом. А вы расхваливали ее восхитительные душевные качества и считали своей достойной преемницей!
– Вы угрожаете мне, сударь? – произнесла она, сверля Ардуина яростным взглядом.
– Мне доводилось совершать гораздо худшие вещи, мадам матушка. Мне необходимо знать, можем ли мы найти то, что смягчит горе отца и прольет бальзам на его душевные раны.
Аббатиса пристально посмотрела на Ардуина, и тот понял, что ее гнев утихает. Она протянула ему большое распятие из темного дерева, висящее у нее на шее, и потребовала:
– Поклянитесь, прикоснувшись правой рукой к кресту. Поклянитесь своей душой и вечным спасением, что все это навсегда останется между нами.
Мэтр Правосудие положил руку на крест и отчеканил:
– Клянусь. Пусть я буду проклят, если нарушу свое обещание.
Глубоко вздохнув, мадам Госбер начала свою речь:
– Никакого. Никакого смягчения. Мне очень жаль, но нет никакого бальзама на душу мессира де Тизана. Я взяла с вас клятву затем, чтобы вы не насыпали туда соли. Ведь в суматохе, которая поднялась, когда обнаружили тело Анриетты, наша добрая Мюриетт Летуан с помощью послушницы Фуке стянула деньги, которые были при убитой. Чтобы заставить всех поверить, будто это убийство, совершенное дорожными грабителями…
– Хм… Они вовсе не были знакомы с Луи д’Айоном и не пытались его защитить.
– Нет, но им было известно истинное лицо Анриетты. Я так сержусь на себя за свою слепоту… Мюриетт и Маргарита тотчас же подумали, что ей кто-то отомстил, причем, по их мнению, вполне справедливо. Они заподозрили нескольких из своих сестер по обители. Возможно, они решили спутать карты, чтобы таким образом помочь мстительницам.
– На чем основано такое предположение?
Снова тяжелый вздох. Затем аббатиса продолжила рассказывать:
– У Анриетты была специальная тетрадь, которую она каждый вечер заполняла в скрипториуме. Она была хитрой и не спускала с нее глаз, а исписав полностью, прятала в тайнике. В конце концов Маргарите удалось ее просмотреть.
– Что там было? – поторопил ее Ардуин, чувствуя, что продолжение будет отвратительно.
– Там было… настоящее досье на всех нас и на каждую, сплошная ложь и преувеличения, так как в глазах Анриетты непогрешимой была лишь она сама. В ней она перечисляла грехи, недочеты, пороки души, чаще всего своего собственного сочинения. Хуже того, на форзаце было написано имя того, кому предназначалась эта тетрадь.
– И кому же?
Она подняла взгляд на Ардуина, и он прочел в нем ужасное горе.
– Почитаемому, достопочтимому и великодушному сеньору инквизитору Алансона.
– О, черт! – выдохнул мэтр Высокое Правосудие. – Она собиралась доносить на своих сестер, обречь их на допрос с пристрастием?
– Хм… Мелкие грешки там были увеличены до богохульства, ненормальности или распущенности и мерзости. Излишне вам говорить, что ее смерть, какой бы ужасной она ни была, вовсе не опечалила меня, даже наоборот. Когда почти все сестры посетили часовню Сент-Элуа, я начала подозревать, что происходит что-то из ряда вон выходящее. Мне было известно, что Анриетта не пользуется всеобщей любовью; я приписывала это ее непреклонности в вере. Но внезапно вспыхнувший всеобщий интерес к ее любимой часовне меня заинтриговал.
