Однажды в середине июля, два с половиной месяца после гибели Дэниела, в субботу Эмили лежала на диване и читала «Джуд Незаметный» Томаса Харди, а Чарли сидел у нее в ногах вызывающей раздражение глыбой. День был жаркий, и собака вызывала неприязнь: ну что бы этому псу, хотя бы разнообразия ради, попросту не убраться и оставить ее в покое? Она понимала неразумность своих мыслей, она с этим щенком нянчилась, а теперь снова отказывается от него, за что презирала себя: она не только ужасна как мать, бесполезна как жена, но и безнадежна как владелица собаки. Эмили то и дело пихала Чарли, в конце концов пес понял намек и спрыгнул на пол, а прыгая, задел хвостом чашку с чаем, только что принесенную жене Беном, чай расплескался, залив весь портрет Дэниела, который Эмили взяла оттуда, куда его поставил муж, с каминной полки. То был последний снимок ее сына, сделанный в тот самый день, когда у них появился Чарли, крохотный и пушистый у него в руках, глаза малыша ярко сияли от радости, что у него появился этот чудесный комочек, про который мамочка и папочка говорили, что это — его.
— У, дурацкая псина! — завопила Эмили и злобно пнула Чарли ногой. Прибежал Бен, узнать, что случилось, и Эмили увидела, что по тому, как поджался, дрожа, щенок, муж понял, что она наделала, а тут еще и Чарли глянул на нее с таким жалобным недоумением, что до Эмили дошло: так больше продолжаться не может, это ж в какое чудовище она превращается? Вот тогда–то она и поняла, что загвоздка не в Чарли, загвоздка в ней самой, что для всех — для Бена, для бедняги Чарли — будет лучше, если она уйдет от них обоих.
Бен, не говоря ни слова, вытер разлитый чай и вышел из комнаты. Эмили тихо сидела одна, качая на руках Чарли, ее гнев на щенка уже исчез, впервые за много недель голова была ясной, и она обдумывала, как можно все устроить.
68— Когда именно ты впервые подумала о том, чтобы уйти от меня? — спрашивает Бен. Мы лежим в номере гостиницы в Хэмпстеде бок о бок, уже не касаясь друг друга, время перевалило далеко за полдень, взгляды нас обоих устремлены на потолок, словно на нем может быть начертан ответ. Уйма времени проходит, прежде чем я отвечаю.
— Наверное, в тот миг в церкви, — отвечаю. — Когда ты не стал утешать меня, вот тогда я и подумала, что для нас все кончено, что ты никогда не простишь меня. Тогда я не знала, как это произойдет, зато просто понимала: смерть Дэниела уничтожит и «нас» тоже.
— Это когда это я не стал тебя утешать? — Бен озадаченно смотрит на меня.
— Ты не взял меня за руку, ты не поддержал. — И, выговаривая это вслух, я понимаю, что разумна была тогда не во всем.
— Не пойми меня превратно, — говорит Бен. — Разумеется, я был зол. На тебя, на весь мир, на водителя автобуса. Единственной, на кого я тогда не злился, была Кэролайн. — На лице его отразилось беспокойство. — Так вот, значит, что она имела в виду, говоря, что сожалеет!
— Ты о чем? Когда она говорила, что сожалеет?
Бен делает глубокий вдох и рассказывает мне, как в годовщину гибели нашего малыша он отправился в Пик — Дистрикт и много часов пешком ходил по горам и полям, а потом устроил себе на опушке одинокое убежище: ни на что другое он и смотреть не мог без меня, без Дэниела. А после, на следующий вечер, когда он сидел в одиночестве дома, заявилась Кэролайн со словами сожаления о чем–то, только он не понимал о чем, столько всего было, за что она могла бы извиняться. Он тихонько рассказывает мне, как он впустил ее в дом, как напился вместе с ней и как все кончилось сексом — между моим мужем и моей сестрой–близняшкой.
— Эмили, я так виноват, так сожалею, — говорит он. — Просто мне так сильно тебя не хватало, что я почти убедил себя, что она — это ты. Я думал, что больше никогда не увижу тебя, и рвался обратно к тебе, обратно к нам, хоть как–то. А потом, когда все было кончено, мне пришлось взглянуть в лицо правде: то была она, а не ты, — и меня охватило чувство, будто большей ненависти к миру или себе самому мне не испытать. — Бен умолкает, во взгляде его отчаяние, словно внутри его что–то непоправимо сломалось.
Да, я прихожу в ужас, да, меня с души воротит, да, я бешусь на него… только вот справляюсь с этим в единый миг.
— Так, значит, это было в субботу вечером?
— Да, — кивает он.
Понимаю, что это безумие, но все же рассказываю ему от начала до конца про то, как встретилась с Робби, как был он очень похож на него, Бена, про то, что, невзирая на все гадости, которые творила после побега, первый и единственный раз, когда я была неверна ему, случился именно тогда, когда он занимался сексом с моей сестрой.
Бен долго молчит.
— Знаешь, а я вполне способен вынести то, что ты была с ним, — произносит он. — Коль скоро именно это позволило мне найти тебя.
— Но ты посмотри, что я натворила! Я убила его. Он — мертв, а он того не заслуживал. — И опять я принимаюсь хныкать, на этот раз по Робби, еще одном ярком парне, чья жизнь кончилась из–за меня.
— Это не твоя вина, Эм. Он принимал наркотики по собственной воле, ведь так, должно быть, что–то еще было неладно с ним, что привело его к такому концу.
Я об этом как–то не думала, наверное, это правда, только от этого мне ничуть не лучше, случившееся по–прежнему воспринимается чем–то нереальным, каким–то кошмаром, дальнейшим сползанием в преисподнюю.
Бен меняет тему.
— Эмили, мне надо знать. Почему ты взяла и ушла от меня? Если ты мне что и должна, то именно рассказать об этом. Твой поступок выглядит как сущее дерьмо.
Я взглянула на мужа.
— Сначала я потеряла Дэниела, потом я потеряла второго ребенка, для меня просто непереносимо было потерять еще и тебя. Да, я понимаю, я оттолкнула тебя, но я настолько была уверена: ты меня больше не любишь, ты меня винишь, — что становилось все хуже и хуже, во мне окрепла уверенность, что ты меня ненавидишь. А потом казалось, что мы так далеки друг от друга, я же стала такой противной и неприязненной, что в сумасшествии своем подумала, будто вам с Чарли будет радостнее без меня, что если я пропаду насовсем, то придет день и ты сможешь встретить еще кого–то, создать новую семью. Мы же оба под конец были так несчастны. И я понимала, что новый дом, который ты задумал купить, тоже ничем не поможет. Он только бы и значил, что мне не пришлось бы проделывать путь вдвое длиннее, чтобы куда–то попасть, а значит, и избегать того темного пятна на дороге, от какого избавиться не удастся никогда. Только оно все еще живет в моем сознании, Бен, и ему никогда не исчезнуть, никогда. Так что, казалось, проще просто уйти, попробовать начать все сызнова, я честно думала, что поступаю правильно для нас обоих. Что либо так, либо… — Я замолкла.
— Понимаю, — говорит Бен, поворачивается на бок и смотрит на меня, но я упрямо смотрю в холодный пустой потолок. Он не решается, но я знаю, что на подходе, только не знаю, что за чувства это во мне вызывает, я никак, похоже, не могу оправиться от потрясения.
— Эмили, как по–твоему, сумеем ли мы с тобой когда–нибудь снова стать счастливы вместе?
