Книга "Сталинский питомец" - Николай Ежов - Марк Янсен

Сам Ежов был беспредельно предан Сталину. Когда И.Б. Збарский был вызван в 1937 году в кабинет Ежова, он увидел маленького тщедушного человека с пытливыми глазами, сидящего за большим столом в огромной комнате. «За его спиной на стене висел внушительных размеров портрет Сталина, на столе стояли бюст Сталина и еще один портрет Сталина в рамке»{820}. Есть свидетельства, что с лета 1938 года, когда Берия был назначен его заместителем и начал арестовывать людей из его окружения, Ежов стал разочаровываться в Сталине. Ряд свидетелей показывал, что после этих событий он ругал и поносил Сталина и других партийных лидеров. После ареста он сам признался в заговоре против Сталина и планировании покушения на него; это подтвердил ряд свидетелей и его подручных{821}. На суде Ежов отрекся от своих признаний, заявив, что они были сделаны под пытками. По всей вероятности, это была просто пьяная брань обидевшегося на Сталина человека. Нельзя исключить, что, попав в опалу, не имея возможности продолжить общение, он умерил свою лояльность по отношению к Сталину и мог организовать оппозицию и собирать на него компромат, но это кажется маловероятным, если только он не хотел рисковать под угрозой неминуемого ареста.

Ежов не мог консультироваться со Сталиным по каждому пустяку, и его роль как сталинского орудия предполагала наличие известной доли автономии, но при проведении известных нам операций его тесный контакт с хозяином просто поразителен. Достаточно вспомнить, что как идеальный исполнитель, по словам Москвина, он имел один существенный недостаток: он не умел вовремя остановиться. Выражаясь его собственными словами, установка у Ежова была «лучше перегнуть, чем недогнуть». Этот стиль работы нельзя эксплуатировать до бесконечности, он может ударить и по самой сталинской системе. Так, весной 1938 года первый секретарь ЦК КП(б) Карелии Н.И. Иванов, являвшийся также членом тройки, заявил, что не в состоянии посадить больше тысячи врагов народа, так как тюрьмы переполнены{822}. В последующие месяцы начальник УНКВД по Новосибирской области И.А. Мальцев вынужден был отменить запланированную своим заместителем операцию по аресту около сотни священнослужителей, так как для них уже не осталось места в переполненных тюрьмах. В этой связи историк С.А. Папков отмечает: «Если некуда было сажать сотню “попов”, то как следовало поступить с тысячами других арестованных? Ясно, что сталинисты достигли таких масштабов террора, поддерживать которые были уже не в силах»{823}.

Хотя Ежов и был выбран как раз за его усердие, это усердие, доведенное до крайности, сильно помогло Сталину избавиться от него, когда он стал не нужен. Необходимо все же отметить, что вопрос об излишнем рвении ни разу не всплыл во время расследования его дела либо на суде. Некоторые авторы склонны ошибочно полагать, что Сталин хотел свалить на Ежова ответственность за перегибы в чистках 1937–1938 годов и сделать его козлом отпущения. Но в этом случае Ежова должны были публично объявить врагом народа и казнить его с большой помпой. Шумихи же как раз и не было, исчезновение Ежова прошло почти незамеченным. И лишь спустя много месяцев после падения Ежова Сталин объявил авиаконструктору Александру Яковлеву: «Ежов — мерзавец! Погубил наши лучшие кадры. Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат — говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК — говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом — оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли»{824}. На закате своих дней Сталин говорил своему телохранителю, что именно по рекомендации Маленкова «пьяница Ежов» был назначен в НКВД и «будучи в опьянении он подписывал подсунутые ему списки на арест зачастую невинных людей»{825}.

В своих интервью 70-х годов Молотов говорит то же самое. По его словам, Ежов имел хорошую репутацию, пока не «разложился». Сталин потребовал «усилить нажим», и Ежову «дали крепкие указания». Тот «стал рубить по плану», но «перестарался»; «и остановить невозможно». Обладая чрезвычайной избирательностью в своих воспоминаниях, Молотов создает впечатление, что Ежов назначал «лимиты» по своему усмотрению и за это был расстрелян. Молотов отрицает, что Ежов выполнял волю Сталина: «Сказать, что Сталин не знал об этом — абсурд, но сказать, что он отвечает за все эти дела — тоже, конечно, неправильно»{826}. Еще одним бывшим сподвижником Сталина, оправдывавшим чистки, был Каганович. Да, был саботаж и все такое, утверждал он, и «пойти против общественного мнения тогда было невозможно». Но Ежов «старался чересчур», он даже «устраивал соревнования, кто больше разоблачит врагов народа». В результате «погибло много невинных людей, и никто это не будет оправдывать»{827}.

Всю ответственность за чистки и перегибы в действительности несет сам Сталин. Как начало, так и прекращение волны террора проходило полностью в соответствии с планом. По словам Авторханова, в 1938 году в Бутырской тюрьме Павел Постышев высказался вполне определенно: «Ежов — охотничий пес на поводке у Сталина, но пес преданный и разборчивый, который по воле своего хозяина уничтожает партию и терроризирует народ. Как только собака кончит свою охоту (а нас тогда уже не будет в живых), Сталин объявит ее бешенной и уничтожит. Никого так не презирают великие преступники, как исполнителей, которые умели заглядывать в их преступную душу»{828}.