– Я желаю продолжить здесь его эксперименты.
Намбодри оглядел своих людей. Очки на переносице у Джала задрожали от тихих смешков.
– Арвинд, ты хочешь продолжить искать падающих пришельцев, а также выяснить, предрешено ли всякое человеческое действие. Так? – уточнил Намбодри.
– В точности, – сказал Ачарья, наливая себе из кофейника.
– И чего же ты хочешь от меня лично, Арвинд?
– Лабораторию, кое-какие фонды, рабочее пространство. Не более.
– Правда?
– Да.
– А ты знал, Арвинд, что сам Галилео Галилей как-то раз прочел лекцию о величине, размерностях и даже месторасположении ада? А недавно ученый по имени Данкэн Макдугалл объявил миру о весе человеческой души. Он сказал, что это где-то двадцать граммов.
– И зачем ты мне это рассказываешь, Джана?
– Ты почти такой уже, Арвинд, – сказал Намбодри, вставая. – Почти такой же, друг мой. Спасибо, что заскочил.
Ачарья тоже встал, держа кружку, и выхлебал ее поспешными воодушевленными глотками.
– Я позже еще зайду, – сказал он и удалился.
Айян Мани прижимал трубку к уху, слушал. Новый режим не смог пресечь его шпионаж, но вынудил сменить методы. Такие, как Намбодри, сдвинутую с рычага трубку примечают. И потому Айян каждое утро, до прибытия Намбодри на работу, набирал свой номер мобильного, прятал этот телефон в столе нового директора, а потом слушал по городскому. Когда Ачарья жизнерадостно прошагал мимо, Айян вновь привстал.
Ачарья присел на морские валуны и вытянул ноги. Он следил за бреющим полетом чаек – их гоняли хищные вороны, – за натужным странствием далекого грузового судна, за падением на камни одинокого листа. Он просидел так часа два. И услышал голос Айяна Мани.
– Желаете кофе, сэр?
Ачарья кивнул, не оборачиваясь. Через несколько минут слуга прошел по тропе к морю с чашкой кофе, фруктами и тремя нераспечатанными упаковками печенья на подносе.
Вскоре это стало привычным зрелищем. Ачарья сидел на валунах – уединенно или в компании оживленных аспирантов и ученых, – или же блуждал по газонам, или валялся под деревом с книгой, а к нему направлялся слуга с подносом.
В дни, когда Айян заставал Ачарью в одиночестве, он приходил к нему потолковать. Тоном, какой бывает в разговорах двух старых друзей, проживших вместе целую жизнь, Айян спрашивал, откуда ученые знают, что вселенная – вот таких-то размеров и не более, или как они могут с уверенностью утверждать, что на планете, немыслимо далекой от нашей, есть вода, или как по одной кости древнего зверя понять, что он умел летать.
– А вот как, – начинал Ачарья.
Бывало, он защищал науку и утверждал, что у нее есть лишь одна возможность – строить осмысленные догадки на малых данных. А бывало, хохотал вместе с Айяном над нелепостью научных заявлений.
– Сэр, – спросил как-то вечером Айян, когда Ачарья сидел под деревом и изучал перемещение рыжих муравьев. – Сколько измерений есть, как вы думаете?
– Четыре, – ответил Ачарья, не отрывая взгляда от муравьев.
– Верх-низ, право-лево, перед-зад, – перечислил Айян. – А еще?
– Представьте, как тикает время, пока эти муравьи пытаются куда-нибудь добраться во вселенной, где есть длина, ширина и высота. Это еще одно измерение, – сказал он.
Айян попытался это представить и нехотя согласился:
– Ну ладно, четыре. Но почему тогда они говорят, что их десять?
– Не знаю, Айян. Когда-то знал, а теперь нет.
– Кое-кто работал над этим двадцать лет, сэр.
– Так и есть.
– И это их работа? Доказывать, что измерений десять?
– Да, это их работа.
Прибыл слуга с кофе и сказал Айяну:
– Ты тут? Тебя директор ищет. – Затем высунул язык, словно напуганный мальчишка, и виновато зыркнул на Ачарью – назвал при нем директором другого человека.
Ачарья же спросил попросту:
– Сегодня без печенья?
Айян знал, что быть беде, как только увидел лицо Намбодри, сидевшего с угрюмым внутренним кругом на белых диванах.
– Кто пишет «Мысль дня»? – спросил Намбодри.
– Какую, сэр? – переспросил Айян.
– Ежедневную цитату на доске. Кто ее пишет?
– А, эту. Иногда я, сэр.
– Не каждый день?
– Почти каждый день, сэр.
– Сегодняшнюю вы писали?
– Да, сэр.
– Сегодняшняя цитата: «Преступление страшнее Холокоста – неприкосновенность. Нацисты расплатились сполна, а брамины все еще пожинают плоды, мучая других». Так, Айян?
– Да, сэр.
– На доске подписано, что это Альберт Эйнштейн сказал.
– Да, сэр, так значилось в записке.
– В какой записке?
– «Мысль дня» я ежедневно получаю от Администрации, сэр.
– Кто в Администрации шлет тебе записки?
– Не знаю, сэр. Ее приносит слуга и кладет мне на стол.
– Как зовут слугу, который кладет ее вам на стол?
– Мне его имя не известно, сэр.
Намбодри сложил руки на груди и закинул ногу на ногу.
– Неделю назад, – сказал он с улыбкой, – «Мысль дня» гласила: «Если души, по словам браминов, и впрямь перерождаются, тогда почему население прирастает? С математической точки зрения нет ничего глупее». Судя по надписи, это изрек Исаак Ньютон.
– Так значилось в записке, сэр.
– Айян, сколько вы уже пишете «Мысль дня»?
– Несколько лет, сэр.
– И кто вас просил это делать?
– Администрация, сэр.
– Кто именно?
– Я не помню, сэр.
– Прекратите нести херню! – Разгневанный профессор Джал вскочил. Остальные попросили его успокоиться. Джал сел, натужно отдуваясь, очки дрожали на переносице.
– Вы же знаете профессора Джала, – по-доброму проговорил Намбодри, – и знаете, что такое «Великий ум»[28]на Би-би-си, да?
– Да, сэр, я, бывало, смотрел эту программу. Мы с женой даже ссорились. Ну, потому что ей хотелось, видите ли, смотреть…
– Джал однажды выиграл в «Великом уме». Его специализация – Эйнштейн. Он знает каждое слово, когда-либо Эйнштейном написанное – или сказанное. Эйнштейн никогда и ничего о браминах не говорил. А Ньютон, друг мой, вероятно, и не знал, кто такие брамины.
– Какое потрясение, сэр.
