Странно, неужели все девушки, смахивающие на Ладу, — такие стервы? Но это же нонсенс! Нет, ведь попадались очень похожие, но ничего во мне не дрогнуло, не завопило, как сейчас: это Она!
Еще не было часа, а Стас уже начал потихоньку выпроваживать гостей. Раньше тусовались до утра. Стареет? Или все дело в той толстой гурии, которая не отходила от него ни на шаг весь вечер? Алиса по-прежнему обнимала фаянсового друга, к большому недовольству страждущих. Наконец кто-то дотащил ее до дивана, уложил, подсунув под голову подушку и укрыв пледом. На минуту мне стало страшно: неужели она останется здесь ночевать? Конечно, это было уже не так важно: главное, ее удалось найти. Но иголки кипели в крови, кололись, кусались, пытаясь загнать меня в темноту, и успокоить их можно было только другой кровью — кровью этой девчонки, кровью Лады…
Гости разошлись, и оставаться здесь было уже не комильфо. Стас с толстухой уединились на кухне, Алиса спала, похрапывая. Мне пришлось устроиться на подоконнике лестничной площадки пролетом выше — совсем как сейчас. Время тянулось изжеванным за полдня комком «Орбита». Без сахара. «Она жует свой «Орбит» без сахара и вспоминает всех, о ком плакала…» Отвратительно пахло кошками, сырой штукатуркой, плесенью, еще какой-то дрянью — так пахнет только в подъездах старых, давно перемонтированных питерских домов. Прямо за окном, на брандмауэре горела ядовито-желтая лампочка.
Мне вдруг пришло в голову спуститься вниз и посмотреть, нельзя ли открыть черный ход во двор. Дверь держалась на одном насквозь проржавелом болте и от сильного толчка распахнулась. В круге света виднелось подобие лавочки. Отлично! Затащить сюда, прикрыть дверь… Наверху щелкнул замок, по ступенькам зацокали каблуки — медленно, как будто женщина едва переставляю ноги, цепляясь за перила. Алиса или толстуха? В пролете мелькнуло что-то красное — Алиса, ее лаковая юбка. Из-за двери мне было видно, что она остановилась в нерешительности: ползти дальше или шлепнуться на лавочку. Если пройдет мимо, мне придется силой затащить ее во двор. Вряд ли она будет слишком сопротивляться.
«Ну иди, иди сюда, посиди, отдохни. Куда ты пойдешь, такая пьяная, одна. Метро закрыто, автобусы не ходят, мосты развели. Иди сюда!»
Девчонка будто услышала меня и медленно, как загипнотизированная, пошла к черному ходу. Проплыла по луже, упала на лавку, со стоном уронила голову на колени. Милая, да ты совсем хорошая…
Похоже, она нисколько не удивилась, услышав мой голос. Ей было все равно, кто там рядом. Наверно, остатки трезвого ума подсказывали ей, что в таком месте ночью сидеть одной небезопасно. Она и подумать не могла, что сидеть там вместе со мной — гораздо опаснее…
Когда ее кровь потекла мне на руку, словно фейерверк взорвался в голове. Мучившие меня иголки разлетались в разные стороны и сгорали, вспыхивая яркими искрами, отгоняя прочь темноту, где корчилась от боли и ярости Лада. Блаженное тепло и истома разливались по телу, хотелось уснуть прямо здесь — хоть на земле, хоть в луже. И спать, спать…
Каким-то невероятным усилием воли мне удалось заставить себя стряхнуть оцепенение, вымыть в грязной, вонючей луже руки и протиснуться между кирпичными стенами в соседний двор. Если кровь и попала на меня, то на черных брюках и рубашке ее не было видно.
Вряд ли мое состояние сильно отличалось от Алисиного опьянения. Смутно помню, как на Невском меня подобрала побитая синяя «Волга». Кто был за рулем: мужчина, женщина? Кажется, женщина: ногти на руке, берущей смятые купюры, поблескивали лаком.
Эти деньги были у меня последними. Проездной остался в других брюках. Как в тумане: пустынный Литейный, справа Большой Дом, впереди — разведенный мост. Нева — большая серая рыбина, вздыхающая в гранитных берегах. Потом провал — и вот я уже дома, в постели, но сон вдруг ушел…
На носилках тело, накрытое простыней, погрузили в «Скорую». Потом уехала милицейская машина. Любопытные стали расходиться. Одна из бабулек вошла в «мой» подъезд и медленно начала карабкаться по лестнице. Поравнявшись со мной, взглянула подозрительно:
— Ты чего здеся?
— Жду. А что там такое на улице?
Бабка мигом забыла о том, что мне «здеся» находиться не положено, и начала взахлеб рассказывать, как напротив, на заднем дворе, «убили девку, молодую, красивую, всю глотку перерезали, кровищи-то, кровищи!» Конечно, вряд ли она что-то видела сама, так — пересказывала услышанное, но даже в подобном варианте дело моих рук впечатляло.
Через полчаса из подъезда Стаса вышли шестеро. Двое сели в «семерку», один, пожилой, — в дряхлую «копейку», еще двое погрузились в «рафик». Только что улица была запружена машинами — и вдруг мигом опустела. Теперь можно было отправляться восвояси и мне. И все-таки, зачем же меня сюда принесло?
Рука машинально скользнула по карманам, проверяя, там ли ключи и деньги, и вместо привычной холодной точки коснулась одной только ткани. Черт, опять заклепка отвалилась. Ну теперь хоть будет на двух карманах одинаково. Вот дрянь! Сколько можно себе повторять: хорошие вещи дешевыми не бывают. Только как вот с моей зарплатой покупать недешевые? Удивительно, что я вообще свожу концы с концами.
Женя ходила по комнате взад и вперед, до мяса обкусывая ноготь. «Ты сошла с ума, — шептала она. — Окончательно спятила!» «Но почему? — тут же возражала она самой себе. — Почему я не могу сделать это? Чем я хуже других?»
На кухне что-то грохнуло. Женя вздрогнула, как от удара. Сердце отчаянно колотилось.
«Дурочка! Это просто кастрюля в шкафу упала. Ты же ее поставила на маленький ковшик, вот она и не удержалась».
Женя не могла точно сказать, когда впервые ее посетила мысль самой позвонить Ивану. Может, тогда, когда она увидела его с семьей? Или уже тогда, когда, придя домой поздно вечером, она нашла на коврике у двери большой букет алых гвоздик. Мысль эта была вроде бы несерьезная, так, «а что, если?..», но уходить не хотела.
Как-то Маринка-Информбюро, рассказывая о какой-то своей подружке, глубокомысленно заявила: «Дуры мы все-таки, бабы. Сначала прогоним мужика, а потом переживаем, что он действительно ушел, а не поет серенады под балконом». «Это что же, обо мне?» — удивилась Женя.
«Ты же все прекрасно понимаешь! — бубнил внутренний голос. — Это не поможет. Зачем экспериментировать?»
«Господи, но я должна что-нибудь сделать! Должна! Я так больше не могу! Я не могу так больше жить! А ему я нравлюсь. И он мне… нравится. Правда, нравится».
«Не обманывай себя!»
Она снова и снова ставила чайник, пила то чай, то крепкий черный кофе без сахара, садилась на диван, вскакивала, опять начинала ходить по комнате. Не раз и не два Женя снимала трубку телефона, стояла и слушала длинный гудок, не решаясь набрать номер.
«Или я сделаю это сегодня, или…»
«Или что?»
Поежившись, как от холодного ветра, Женя медленно начала набирать номер.
