Чтислава поспешно поднялась и стала пробираться из-за стола. Гомон на миг утих, потом женщины повалили наружу, галдя еще громче. Но даже раньше, чем Чтислава и с ней Дивляна пробрались во двор, оттуда полетели отчаянные горестные крики:
— Побили рать нашу! Убили кормильцев наших!
— Князь наш! Князюшка убит, отец наш, защитник! Отец родной!
— Князь молодой голову сложил! Сиротами нас оставил!
Выбежав наконец из обчины, Дивляна увидела у ворот вала князя Доброгнева. Выглядел он так, будто несколько суток продирался через лес, — и это было недалеко от истины. С ним пришло десятка три ратников, и поначалу при виде их накатил ужас: и это все, кто уцелел?
На самом деле все было не так плохо, потому как Доброгнев увел от киевских гор более половины своих. Выдержать настоящее сражение у него не получилось: и сам он, и ратники были слишком потрясены внезапной гибелью Мстислава и Борислава, коварно, предательски убитых русами и полянами, и едва сумели отразить первый натиск на свой стан. Отправляясь на переговоры, Мстислав отдал приказ собраться, вооружиться и ждать в готовности, но сам не вернулся, чтобы возглавить рать!
Почти не думая о сопротивлении, деревляне сразу стали отступать, побежали, заботясь лишь о спасении жизни. Часть из них пробилась к лодьям и ушла по реке, часть рассеялась по лесам, примерно треть оказалась убита или пленена — деревлянского войска возле Киева более не существовало. Понимая это, Доброгнев стремился спасти себя и уцелевших, а главное — вовремя вернуться домой и заслонить оставшихся там. Он понимал, что изгнанием деревлян из-под Киева дело не ограничится. Если поляне вступили в союз с русью ради того, чтобы отомстить старинным врагам, то они уж постараются не упустить случай и доведут дело до конца. К тому же теперь он точно знал, ради чего пришел на юг один из вражеских вождей, и эта его цель еще не была достигнута. Она находилась в священном оплоте Деревляни — в Коростене.
Уцелевшая часть войска стремительно таяла: деревляне разбегались по своим весям, торопясь вернуться к семьям. К Коростеню Доброгнев привел в основном тех, кто жил здесь и в ближайшей округе. Все они надеялись найти спасение на гранитных кручах, за высоким частоколом, если русь и поляне придут сюда.
— Князюшка! — Чтислава застыла, заломив руки, едва узнавая своего мужа в этом исхудавшем, оборванном человеке с давно нечесанной головой и спутанной бородой.
— Сыне! — Старая княгиня наконец пробилась сквозь толпу баб. — Что с тобой? Отец где? Бориска?
Ведица, от изумления утратившая дар речи, стояла рядом с Дивляной, так крепко вцепившись ей в плечо, что причиняла боль. Дивляна уже все поняла и готовилась подхватить золовку, а та, расширенными глазами глядя на деверя, кажется, пока еще недоумевала.
— Нет больше… — Доброгнев махнул рукой, будто отсекая всю прежнюю жизнь. — Нет… У Перуна они… у чуров и пращуров… и отец, и брат… И это из-за нее все!
Он указал на Дивляну, вонзив в нее такой ненавидящий взгляд, что она покачнулась.
— Змея ты подколодная! — закричал Доброгнев, приблизившись к ней с таким решительным видом, что она попятилась и прижалась спиной к стене обчины. Мелькнула мысль о детях — они там, на княжьем дворе, на руках у Елини. — Ты наш род загубила! Чтоб весь род, на свет тебя породивший, был проклят! Из-за тебя русь и кривичи в поход снарядились! Твоя родня проклятая моего отца и брата загубила! Будь проклят тот час, когда ты в Коростень пришла!
Дивляна не успела опомниться, как Доброгнев своими длинными руками схватил ее за горло и тряхнул; почувствовав нешуточную силу его хватки, она поняла, что он не пугает ее, а на самом деле готов убить! Она забилась, не в силах ни вдохнуть, ни закричать, в глазах потемнело, грудь пронзила острая боль… Опять мелькнула ужасная мысль: дети, дети без нее пропадут!
А потом руки отпустили ее горло и она упала, не в силах стоять. И не сразу начала понимать, что за люди мечутся и голосят над ее головой.
— С мужиками не сладил — на бабах кинулся зло вымещать! — кричала Елинь Святославна, потрясая кулаками и наступая на Доброгнева. — Ну, и меня задуши, убей старуху старую, то-то тебе чести прибудет! Женщину убей, что от родин едва поднялась, детей убей, потешь свою злобу лютую!
Дивляна не видела, каким образом старуха ухитрилась вырвать ее из рук разъяренного мужчины, но уже сами деревлянские старейшины — мужчины и женщины, волхвы — немного опомнились и стали унимать молодого князя. Ведь они только что возлагали на Дивляну венок Рожаницы, прославляли в ее лице мать урожая, и нападение на нее казалось им оскорблением богов и угрозой общему благополучию.
— Убили… убили их… — Доброгнев вдруг перестал рваться, всхлипнул и обернулся к старой княгине: — Матушка… одни мы…
Княгиня поспешно обняла его; долговязому Доброгневу пришлось согнуться почти вдвое, чтобы припасть к ее груди, но мать есть мать, и, ощутив себя наконец в ее объятиях, он разом забыл, что он мужчина и последний деревлянский князь, и разрыдался.
И тогда до всех вокруг дошло привезенное им известие. Теперь те, кто не увидел рядом с ним своих мужей, отцов и братьев, поняли, что могут не увидеть их больше никогда; что князья убиты, что войско полян и руси вот-вот будет здесь… Мер-Дуб зашатался над Деревлянью и грозил рухнуть. Со всех сторон разом поднялись вопли и плач.
Ведица обвела толпу безумным взглядом, коротко вскрикнула, открыла рот, намереваясь издать вопль, который сотрясет даже палаты богов, — но беззвучно закрыла его и повалилась наземь рядом с Дивляной. Второй раз за такой короткий промежуток времени она получила весть о смерти близкого человека — сперва брата, а теперь и мужа.
И только одна женщина в святилище сохраняла спокойствие. Незвана, прислонившись к резному столбу ворот, оглядывала кричащую толпу, будто Марена, озирающая поле битвы — свой пиршественный стол.
Дивляна не помнила, как вернулась со Святой горы на княжий двор. Очнулась она в той же бане, где рожала, — и снова при ней были Елинь Святославна, Снегуля, и, к счастью, здесь же оказались дети. Она и опомнилась от плача Некшини, которого пора было кормить. Да и Славуня с ревом тянула ее за рубаху, не понимая, что с матерью и почему все эти люди бегают, кричат, плачут… Старая воеводша унимала девочку, а Снегуля прилипла к крошечному окошку бани, пытаясь разобрать, что происходит снаружи.
— Что такое? — Дивляна дрожащей рукой засунула под повой выбившиеся пряди. Рядом стоял ковшик с водой, и она жадно отпила.
— Плохи наши дела, голубка. — Елинь Святославна покачала головой. — Попали мы с тобой, как куры в щип[17]. — Не на нас перевесы ставили, а головы как бы нам не свернули. Едва отбила я тебя у синца этого, у князя молодого. Едва не придушил, проклятый. Будто мы виноваты! Будто ты своей волей сюда прибыла!
