Генрих Седьмой и корабельщики
Гарри, король английский,
покинул столицу и двор,
Он держит путь в Саутгемптон,
он мчится во весь опор.
Спешит он в гавань проверить —
пришла ли уже назад
Его «Неприступная Мэри»,
и как за ней приглядят.
Никто из придворных не ведал,
куда направился он,
И лишь один Лорд Арундель
был в тайну посвящен.
В старом камзоле, в потертых штанах
король покинул дворец,
Сверху прикрывшись грубым плащом,
словно простой писец.
Он в Хэмелл успел до прилива
и полюбоваться мог,
Как «Неприступную Мэри»
на зиму ставят в док.
И мачты, и снасти – все было при ней,
и новенький такелаж;
И тут корабельщики жадной толпой
ринулись на абордаж.
Они срубили грот-мачту
из лучшей в мире сосны —
Списали все на погоду:
мол, бури были сильны.
Они распилили мачту,
чтоб растащить по домам
И сделать кровати женам своим,
и дочкам, и сыновьям.
Один известный мошенник,
по имени Слингавей,
Забрался в камбуз и ну вопить:
«Эй, братцы, сюда, живей!
Вот ведь беда-то: ужасный шторм,
что мачту с палубы смёл,
Унес все чашки и плошки,
и этот медный котел!»
Напялив на голову котел,
он вылез, довольный собой,
А прочие кинулись в кубрик
поживы искать даровой.
Лишь йомен один, Боб Бригандин,
чужим добром не прельстясь,
Схватил мошенника за грудки —
и бросил прямо в грязь.
«И я брал гвозди, пеньку и лес,
и я не безгрешен сам,
И я надувал таможню —
но грабить казну не дам!
Нет в нашем деле чистых рук,
но помни, негодяй:
Всему на свете мера есть —
воруй, но меру знай!»
«Спасибо, йомен», – сказал король,
откинув капюшон,
Достал из-за пазухи свисток
и трижды свистнул он.
Тут подоспел Лорд Арундель,
за ним скакали вслед
Почтенный мэр Саутгемптона
и весь городской совет.
С чашками, ложками, плошками
выволокли на бак
Всех остальных мошенников —
и привязали так.
Но пожалел милосердный король
их малых чад и жен,
Дать приказал Слингавею плетей,
а прочим – убраться вон.
Потом подозвал Бригандина
король – и без лишних слов
Йомена он назначил
смотрителем всех судов.
«Нет в вашем деле чистых рук,
но помни всякий раз:
Берешь – бери, да меру знай!
Вот мой тебе наказ».
Храни Господь корабли в портах
и те, что в морской дали:
«Фортуну», «Бристоль» и «Благодать»,
и прочие корабли,
И «Неприступную Мэри»,
и весь королевский флот,
И Гарри, который мир наш хранит
и меру во всем блюдет!
Перевод М. Бородицкой
Марклейкские колдуны
Перевод Г. Кружкова
Дорога через лес
Эту дорогу закрыли
Семьдесят лет назад.
Ветры шумели, дожди шелестели —
Даже внимательный взгляд
Нынче приметит едва ли,
Где проходила она,
Вереском, терном, подлеском упорным
Скрыта и погребена.
Только лесник, допоздна
В чаще бродя, словно леший,
Вспомнит о той дороге лесной,
Скрытой в глуши непроезжей.
Если же теплый вечер
В глушь заведет вас, где
Шепчутся ели и плещут форели
В сонной озерной воде,
Где, прошуршав сквозь осоку,
Выдра выдренку свистит, —
Вдруг вам почудится неподалеку
Цокот летящих копыт.
Куст придорожный прошелестит,
Юбкой мелькнувшей задет:
Что это значит? И кто это скачет
Там, где дороги нет?
Вот уже семьдесят лет…
Перевод М. Бородицкой
В то время, как Дан мастерил свой корабль, Уна упросила миссис Винси, жену фермера, живущего в «Липках», научить ее доить коров. Летом миссис Винси доит прямо на пастбище, и это совсем не то, что дойка в коровнике: ведь пока буренки к тебе не привыкнут, они ни за что не будут стоять на месте. Но недели через три Уна приспособилась выдаивать Рыжуху и куцерогую Китти досуха, и руки у нее уже так не ломило в запястьях, как было вначале. Она показала Дану свое уменье, но дойка его как-то не увлекла; так что Уна предпочла ходить на луг одна, проводя там многие часы вместе с рассудительной и спокойной миссис Винси. Каждый вечер она спешила к «Липкам», доставала там свою скамеечку, спрятанную в папоротнике возле поваленного дуба, и принималась за работу, поставив ведро между колен и прижавшись щекой к теплому коровьему боку. Часто случалось, что миссис Винси в это время доила на другой стороне пастбища норовистую Пэнси и возвращалась, лишь когда было пора процеживать молоко и сливать его в бидоны.
Как-то раз во время дойки куцерогая взмахнула хвостом и попала Уне прямо по уху.
– Ах ты, свинья! – воскликнула Уна, чуть не плача, ведь удар коровьим хвостом не подарочек.
– А почему бы тебе, детка, не подвязать ей хвост? – раздался чей-то голос за спиной.
– Я собиралась, но сегодня столько мух, что я не хотела мешать Китти обороняться – и вот как она мне отплатила! – Уна обернулась, ожидая увидеть Пака, но вместо этого увидела кудрявую девушку ненамного выше себя, но явно старше, одетую в диковинный костюм для верховой езды – бледно-лиловый, с высокой талией, стоячим воротником и пелериной. Девушка была подпоясана ремнем со стальной пряжкой, и еще на ней был желтый бархатный берет и желтовато-коричневые перчатки, а в руке – настоящий охотничий хлыст. Она была бледна лицом, но на щеках ее горели два румяных пятна и говорила она, слегка задыхаясь в конце каждой фразы, как будто бы запыхалась.
– Неплохо у тебя получается, – улыбнулась девушка, показав ряд маленьких жемчужных зубов.
– А вы умеете доить? – спросила Уна и тут же зарделась, услышав знакомый смешок Пака.
