Книга Tanger - Фарид Нагим

— Ну наконец-то приехал!

— Что, долго, Надь?

— Не очень.

Постель в большой комнате не застелена, и было видно, что она спит с дочерью.

— А у меня теперь таджики живут. Снимают ту комнату. Они урюком торгуют на рынке, — рассказывала она, блестя глазами, переводя дыхание и волнуясь всем телом. — Они по-русски так хорошо говорят. Чуть-чуть только акценту них… Застелю сейчас. Скоро дочка из школы придет, познакомишься…

В комнате холодно. Серый и ясный свет из окна, словно протертый этиловым спиртом. И в этом холодном свете вывернулся передо мной своей убогой изнанкой письменный стол для школьника, вылезли глупые внутренности постели, стул выказал свою недолговечную жизнь, раскрыл свою бессмысленную суть пыльный палас на полу. В этом безжалостном свете ненужным и мимолетным было мое голое тело, и бессмысленно молодым.

Три алкоголика пили на детской площадке.

Отогревал холодные пальцы, сжимая свои яйца. Повернул Надю спиной, чтоб не видеть в этом свете ее глаз. И сразу сильно сжал ее бока, чтобы за этой болью она уже не почувствовала холод моих рук. Странно податливым, автоматически знающим все движения, послушно быстрым было ее тело. Она сидела на коленях на краю кровати, пригнулась, удивляясь, прислушиваясь к этой новой позе и радуясь, что она хотела делать с утра совсем другое, а вот что теперь с нею будут делать.

К алкоголикам боком подходила бомжиха. Боится, что они ее прогонят. Прижимался, перекатывая, ломая член об ее ягодицы, но неожиданно он отвалился в нее и отдельно от меня чувствовал простуженный жар и мягкую шершавость слизистых стенок. Бессмысленно и неудовлетворенно, как карандаш точить в точилке. И наверное, от этого зимнего света сразу же ноющее и холодное кипение у самого корня. Странно, я же выпил. Лег на жесткий палас, она села на корточки над ним. Она уже привыкла к нему и толкла им сладость внутри себя, взбивала оргазм, резко, хозяйственно и привычно. Уже трудно было сдерживать бульки и пузырьки. Я и сам постучался к ней, ударился пару раз лобиком в ее створки. Дотянулся до ее сосков, один выскользнул, я его снова сжал. Так-так — ножка серванта, детский мяч и серпантин под ним, белый потолок, люстра, пол-лица Нади. Она почувствовала ту мою резкость, вздрогнула, совсем не ожидала, забылась… и заспешила, выронила, снова заправила, насела и уже совсем вялым им что-то раздавила в себе, растеклась, орошая меня всего всем своим телом.

Интересно, налили они бомжихе или нет?

Пробило мой насморочный нос, и согрелись ступни.

Минут через десять нас снова вставили в розетку. Она показывала альбом со своими фотографиями в молодости, потом покормила меня. Я звонил с кухни.

— О-о-о, ка-ляй-ка ма-ляй-ка, о, каляйка маляу, — запел я и засмеялся. — Привет, неудачник!.. Как с работой?.. Ясно, ясно… Как там Анатоль, в хор еще не устроился?

Она стояла у раковины и внимательно смотрела на меня.

— Димка, когда же мы пойдем в ресторан «Русский царь»?! — снова засмеялся я.

Потом я звонил Гарнику и тоже пел и спрашивал о ресторане «Русский царь», и смеялся.

— У тебя такой смех отчаявшегося человека, — вдруг сказала Надя.

— Да? Да, Надя, я и сам чувствую.

— Подожди, не уходи, сейчас дочка придет, сфотографирует нас.

— А она у тебя кто по гороскопу?

— Водолейка моя.

— Да, я же спрашивал.

— Не уходи, уже скоро…

Я, конечно, не стал ждать ее дочь.

— А эти таджики не пристают к тебе? — спросил я с насмешливой строгостью. — Что вы тут делаете ночами?!

А она испугалась и посмотрела на меня испуганным и таким мягким взглядом, что у меня сжалось сердце.

По заснеженному городу доехал до Гарника. У них ремонт. Эта злосчастная гипсокартонная стенка, разделившая однокомнатную квартиру на две конурки. Женька, замерший, задумавшийся и широко улыбнувшийся мне из своей кроватки. Так хотелось рассказать им что-то страстное, трагичное или смешное, но досадная пустота в душе, кислые слюни и никакой художественности.

— О-о, кал калай, агатай? — Гарник лежал в махровом халате поверх одежды на раскладушке в кухне.

— Жаксы, жаксы, Гарник.

— Жок, жаксы имес, мен же блем, бала! Негатив есть в твоем поведении, мен же блем… Лучше бы ты слоганы мне придумывал.

Как всегда приглашал работать в свое креативное агентство, убеждал меня. «Кретинное агентство», — думал я.

А потом он взял веник и стал играть на нем, как на домбре. Затянул, охая, крякая и покрикивая, словно аульный акын.

— Дингль-дингль-дингль… Уй-ба-яай! Агатай к нам кельген… Мен сенэ жаратам нехороший ты бала, ой дэ! Ксенька ванный-хе киткен, а я просто нахрен мен, ой де! Дингль-дингль-дингль, уй яйа-а… Ну что? Будешь работать, агатай! Я тебе визитку криейтора сделаю. «Юпитер-таун». Анвар Бегичев. Криейтор. Звучит неплохо… Квартиру купишь, женишься, а, агатай? Обретешь, наконец, смысл жизни.

А я думал, что у меня уже есть квартира в Ялте, и это как-то успокаивало меня и укрепляло в жизни.

Из ванной вышла Ксения. Она была в черном шерстяном платье до пят, и казалась еще более стройной и похудевшей. Я удивился такому красивому и немного восточному рисунку ее лица, ее губам и большим глазам, все как-то выделилось, и я понял почему — ее волосы были убраны в тугой узел на затылке. Они блестели как виниловая пластинка. Хотелось потрогать этот шарик на ее затылке.

— А я сейчас делаю дизайн одного пидарского клуба, агатай.

— Гарник, ну хватит так говорить, — сказала Ксения, словно бы стесняясь меня.

— Встречался с каким-то пидаром-кокаинистом. Сказал, что делал дизайн билбордов водки «Асланов» и магазинов «Кукабара».

— Они же не приняли, Гарник, — засмеялся я.

— Апох, я же работал, агатай. А то, что они не приняли, это уже не важно.

— Да-а… Так, а сколько сейчас время? Бли-ин, уже пя-ать?! Боже мой, куда время летит, слушайте? Вот только было три часа, уже пять, а…

— Анвар? — сказала Ксения и засмеялась.

— Что?

— Анвар, ты то ботинки чистишь, то каждые пять минут смотришь на время. Такое чувство, что у тебя куча дел, ты, типа, деловой, как будто тебе куда-то надо спешить, Анвар. А ведь тебе некуда спешить, в действительности, и делать нечего.

— Да? — удивился я. — Да. Я не замечал… вернее, замечал, но знаете, как это бывает…