Значит, я должна его успокоить. Объяснить, что в сказки я больше не верю и готова принять реальность такой, какая она есть, разделить его видение мира. А пока следовало заняться делами, книгой, учебой. Я вспомнила про семинары Ника и попыталась отыскать его в «Нью Скул», но он там больше не преподавал. Тогда я записалась в Колумбийский университет, на курс американской литературы. Решила заменить одну страсть другой. По крайней мере, эту страсть ни с кем не надо делить и никто ее у меня не отнимет. Иногда, возвращаясь пешком из университета, я шагала по Бродвею и разговаривала с Аланом, причем вслух, в этом городе многие психи так себя ведут. Я говорила: «Ну что, дорогуша, как видишь, я прекрасно без тебя обхожусь! Конечно, было бы гораздо веселее, если бы сейчас ты шел рядом со мной и я пересказывала тебе последний роман Ринга Ларднера, мне его дал Джо, приятель с курса. Тебе тоже было бы полезно почитать Ларднера, чтобы малость развеяться, нельзя же всю жизнь проводить среди колготок и корейских футболок. Ты бы открыл для себя много нового. И вообще, я многое способна тебе дать. Признаю, я бываю назойливой и люблю поплакать, особенно когда на кого-нибудь западаю, но у меня и достоинств масса… Дай мне шанс, маленький такой шанс, и ты сам увидишь…»
Однако Алан, похоже, не склонен был верить мне и предоставлять вторую попытку. К моим мысленным призывам он был глух и никак не проявлялся.
Бонни перестала устраивать для меня ужины с кандидатами в женихи. Она жила на лету, и за весь день я видела ее только пять минут за завтраком. В глазах Бонни Мэйлер я окончательно потеряла лицо и больше не представляла для нее интереса. Она снова стала разговаривать со мной как с умственно отсталой, способной разве что служить жилеткой для Фары Дибы. Если она и виделась с Аланом, то, вероятно, избегала произносить в его присутствии мое имя. Я понимала, что случайных встреч больше не будет, и решила подыграть судьбе.
Однажды вечером я отправилась бродить по его району. Алиби у меня было железное: университет располагается совсем рядом, я возвращаюсь с занятий, и нежданно-негаданно (о, какая встреча!) натыкаюсь прямо на него. Я обходила квартал за кварталом, но Алана нигде не было видно. Я инспектировала автобусные остановки, зорким оком оглядывала толпу на выходе из метро, окидывала взглядом каждого встречного брюнета подходящего роста… Увы, ничего похожего. Я кружила по всему району. Уже засветились неоновые вывески магазинов, первые посетители выходили из ресторанов и устремлялись брать приступом такси, а Алана все не было… На следующий день я решила продолжить поиски, но сначала зашла в корейскую лавку на углу: купила печенье, салат и бутылку «Эвиан». Я отстояла очередь в кассу, расплатилась с продавцом, который говорил по-английски так, будто прибыл в эти края вчера вечером и держит под прилавком экспресс-курс с кассетами. Нагруженная покупками, я вышла на улицу и, рассовывая по карманам сдачу, вдруг увидела его, с газетой под мышкой. Он шел прямо на меня, направляясь в ту же корейскую лавку, но меня не видел. Все такой же высокий, красивый и жизненно мне необходимый. Меня охватило знакомое волнение, руки затряслись, колени задрожали, я была в панике и не представляла, как себя вести. В таком состоянии разыграть непринужденность невозможно, держаться индифферентно я не смогу, а значит, все перепутаю и испорчу. Я споткнулась, уронила салат и сдачу, и в этот момент он меня настиг и несколько раз назвал по имени. Даже не обернувшись, я припустилась в противоположном направлении, наклонив голову пониже, чтобы не слышать, как он зовет меня через всю улицу.
Вероятно, такое поведение его удивило. Он побежал за мной, догнал, вручил потерянный салат и пригласил выпить кофе у Забара.
— Увидишь, это настоящее кафе, как в Париже…
— Хорошо, — буркнула я и последовала за ним.
В тот вечер он был совершенно свободен. Мы выпили кофе и пошли ужинать в кафе «Люксембург». Пакеты с продуктами в такой обстановке смотрелись неуместно, и я оставила их в туалете. Он спросил, чем я занимаюсь. Я рассказала ему про Джо и про Ринга Ларднера. Ринг Ларднер вселял в меня уверенность. Выяснилось, что Алан этого имени не слышал.
— Все-таки вы, американцы, ничего не смыслите в литературе. Если бы французы не подсуетились и не откопали в ваших рядах Фолкнера, Фанте и Миллера, вы бы до сих пор читали одну Библию!
— Так ведь было что откапывать! — с улыбкой парировал он. — У французов просто нет своего Фолкнера! Современная французская литература ничем не примечательна.
Я не стала с ним спорить, и мы весь вечер проговорили о книгах. Он полагал, что французы слишком отдалились от своих галльских корней: от земли, диких кабанов, остролистов, друидов и лесных сказаний. Люди утратили связь с природой и потеряли себя, обуржуазились. Все события французской истории остались далеко позади — религиозные войны, революции. Писатели творят в халатах, держа перо у пупка, и не выходят из парижских салонов. Совершенно оторвались от жизни! Оказалось, что Алан был весьма продвинут в литературе. Он почитывал «Монд», неоднократно бывал во Франции и имел собственное представление о текущем литературном процессе.
— Благодаря колготкам я много путешествую…
Странный все-таки парень. Торгует чулками, шляется по романским церквам, изучает литературные нравы. Ему трудно приклеить ярлык. На мгновение я погрузилась в мечты, загляделась на его глаза, улыбку, разомлела, но быстро опомнилась и стала слушать, что он говорит. Еще немного, и я окончательно потеряла бы почву под ногами.
…А у них, америкосов, история совсем новенькая и прошлое недалекое: истребление индейцев, гражданская война, кровь, комплекс вины. К индейцам он относился с особым пиететом. Рассказал мне про последнего великого вождя по имени Текумсе, о котором я ничего не знала, и о кровавой резне 1890 года. Сообщил, что, если у него когда-нибудь будет сын, он назовет его Текумсе. Я чуть было не предложила ему немедленно заделать мне маленького мальчика с таким гордым именем, но вовремя прикусила язык. Он повел меня в «Редженси» на «Великолепных Амберсонов». Я следила, чтобы наши колени случайно не соприкоснулись, чтобы в моем голосе не зазвучали кокетливые нотки, а локти твердо лежали на подлокотниках. Я даже отказалась от попкорна, чтобы наши пальцы случайно не столкнулись в недрах маслянистого пакета…
В полночь я на прощание протягиваю ему руку. Завожу речь о том, что теперь нам гораздо проще общаться, что нам следует быть друзьями, так будет лучше для нас обоих.
— Понимаешь, — с улыбкой добавляю я, — амплуа друга дается мне легче, чем амплуа подружки. Вот увидишь, какой замечательный из меня получится друг. В следующий раз я принесу тебе «Стрижку» Ринга Ларднера…
Я говорю это совершенно искренне. Я счастлива. Вечер был чудесный. У Алана тоже довольный вид. Он предлагает немного проводить меня, и я соглашаюсь. Ночь стоит великолепная. Некоторое время мы молча шагаем вдоль парка, потом я смотрю на часы и говорю, что мне пора. Я уже взмахиваю рукой, чтобы поймать такси, и тут он хватает меня за рукав пальто, притягивает к себе и целует. От этого поцелуя у меня начинает кружиться голова.
