В какой-то момент я повернул голову вбок и увидел женщину в темной одежде, медленно, старческой походкой приближавшуюся к перекрестку, на котором мы стояли. Мелькнуло удивление: в непогоду, в столь поздний час. Но мне было не до нее.
— Давай, я тебе помогу, — услышал я родной голос с осторожно-примирительной интонацией.
Злость и обида отлетели в небытие.
Крепко ухватившись обеими руками за один конец ламинированной купюры, я протянул второй жене.
Она взяла тоже обеими руками.
Я хотел было предложить скрутить вещицу в разные стороны — взять на излом. В это время я услышал звук медленных, шаркающих шагов, далеко разносившийся во влажном предгрозовом воздухе. Обернулся, вспомнив про пожилую женщину, и узнал ее!
— Вы хотите получить эту вещь назад, леди? — крикнул я по-английски.
— Не только вещь, — спокойно ответила та, — но и плату за ее использование.
— Какая плата вам нужна?
Старуха остановилась и смотрела на нас молча, пристально, как бы прикидывая, что с нас можно взять.
Вдруг жена вскрикнула:
— Нет! — и зашептала мне: — Виктор, не соглашайся ни в коем случае! Она отберет детей!
Детей? Я тупо уставился на Александру. Каких детей?! Хотя… Мы так давно потеряли друг друга… Почему она не могла родить детей… от кого-нибудь? Нет, постойте… Как это «давно»? Всего год. Года достаточно. Или она имеет в виду детей, которые могут родиться у нас?
Старуха смотрела на меня с усмешкой, и я понял, что Александра угадала верно.
Чьи бы там ни были дети, я не отдам их во власть морока.
— Крути! Вправо, как можно сильнее! — крикнул я жене и сам резко повернул по часовой стрелке свою часть купюры.
Ламинат треснул, вслед за ним порвалась и бумажка. Я выхватил у жены кусочек, остававшийся у нее в руках, и принялся рвать бумажку на мелкие клочки. Собственные руки я видел то смутно, то отчетливо, они как будто мелькали рваными кадрами плохонького любительского кино. Я не сознавал, что освещение меняется от беспрерывно сверкающих молний. Шум, стоявший в ушах, я также не идентифицировал как гром. Наконец я вовсе перестал видеть что-либо вокруг: все очертания расплывались и текли перед глазами. Лишь после этого я осознал, что проливной дождь заливает мне глаза, ледяные струи лупят по лицу, шее, а одежда холодным компрессом прилипла к телу.
Я подбросил вверх бумажную крошку. Она последний раз сверкнула, разлетаясь в свете очередной вспышки. Потом стихия взяла тайм-аут: гром и молнии прекратились, дождь внезапно притих.
Я услышал около самого уха интеллигентный спокойный голос:
— Стыдно, молодые люди! Испортили ценную вещь, к тому же чужую!
Я обернулся. Пожилая леди по-прежнему стояла в отдалении от нас, просто влажный воздух хорошо проводил звук.
— На что вы надеялись? — продолжала она. — Ведь ночь совсем коротка!
Как будто в подтверждение ее непонятных слов, небо треснуло новым громовым ударом прямо над нашей головой.
Старуха развернулась и медленно, с достоинством неся седую голову, зашагала прочь.
Я посмотрел на жену. Та завороженно глядела вслед моей собеседнице.
Я сделал шаг по направлению к Александре. Второй шаг — и я уже держал ее в объятиях!
— Жена!
Она вздрогнула. Я плотнее прижал ее к себе — и она, наконец, подалась, обвила руками мою спину, притискиваясь ко мне — дрожащая, горячая — сквозь мокрую одежду. Я сразу почувствовал, как сильно соскучилось по ней мое тело.
— Любимая!
Супруга, не вынимая носа из моей рубашки и не разжимая объятий, гнусаво и глухо проговорила:
— Витя, сколько времени?
Движение ее плотно прижатых к моему плечу губ, горячее дыхание.
Не отпуская ее, я вывернул руку и посмотрел на запястье.
— Четверть до десяти.
— Боже, когда ты научишься правильно называть время? — пробормотала она расслабленно, а в следующий миг отстранилась от меня. — Нам надо спешить. После четырех начнет светать. Она сказала: ночь коротка.
— Куда спешить?
— Ты на машине?
— Да.
— Где она?
— Там, за углом.
— Пойдем, я по дороге тебе объясню.
Я торопливо зашагал рядом с ней, ловя себя на том, что теперь уже я безоговорочно доверяюсь ее пониманию ситуации.
— Я должна найти детей до того, как закончится ночь, до рассвета. Иначе не видать мне их никогда.
Я хотел было пошутить, что до четырех ночи мы безо всякой спешки успеем позаботиться минимум об одном ребенке, но вовремя прикусил язык: просто не мог так сразу освоиться с мыслью, что Александра — мать, в голове не укладывалось, что я так много пропустил из ее жизни. Ревность почему-то не просыпалась. То ли я был слишком ошеломлен, то ли радость встречи перекрывала все остальные эмоции. Хотя… Просто я чувствовал, как она мне рада, как остро она во мне нуждается, как она… хочет быть со мной.
* * *
Мы ввалились в салон автомобиля, сбрасывая с плеч и стряхивая на улицу мокрые снаружи и изнутри ветровки: ливень легко преодолел их непромокаемый защитный слой, забравшись за шиворот и в рукава.
Я завел мотор и включил обогреватель. У Александры зуб на зуб не попадал, а я, как ни странно, еще не успел замерзнуть. Скорее наоборот: наша встреча так меня взбудоражила, что впору было бы еще постоять под дождем — остыть.
Мне не терпелось узнать хоть что-нибудь об Александриных детях, но из гордости и упрямства я решил ее не торопить. Спросил коротко:
— Я правильно понимаю, что мы едем в Краснодар?
— Да, дорогой … Давай как раньше: по-английски, я соскучилась по языку. Я сейчас все тебе объясню. Сейчас…
Она напряженно о чем-то думала, но я не мог оставить ее в покое.
— Я дороги не знаю.
— Ты о чем?
— Я не знаю, куда нужно ехать, чтобы попасть на дорогу, ведущую в Краснодар.
— Ты не знаешь?! Ха! Вот мы с тобой и поменялись ролями. — Ею владело лихорадочное веселье. — А я знаю!
— Ну и?..
— Поезжай туда, откуда я пришла. Доберемся до автобусного парка, а там я как раз видела развязку со всеми указателями.
Я тронул машину с места.
Александра вдруг расхохоталась. Я вопросительно посмотрел на нее. Она, не в силах остановиться, махнула мне рукой:
— Езжай! Не обращай… вни… мания.
Я послушался, хотя поглядывал на нее с возраставшей тревогой. Она продолжала заливаться смехом. Я уже собрался остановить машину и вмешаться, когда она, наконец, преодолевая последние судорожные спазмы, заговорила:
