У всех все было наготове: время, желание, документы. Оставался сущий пустяк — деньги Ксении.
Без малого неделю участники комбинации стояли на низком старте, ожидая сигнала, — а пистолет все не стрелял. Будяев бессовестно ныл, повторяя как заведенный, что у него сердце не выдержит напряжения, пока я не сказал, разозлившись, что, если услышу об этом еще хоть слово, погоню его не только к нотариусу, но и в банк, и в департамент… Позванивал и Кирилл Анатольевич, менеджер из «Своего угла», — мол, когда же? Мне и самому было чрезвычайно интересно — когда? Я отвечал привычно: как только, так сразу.
Все это меня раздражало, нервировало, бесило и доводило до белого каления — но ни в коей мере не удивляло. Что удивительного? Так и должно быть. Всякий сведущий человек скажет, что сделка с недвижимостью вообще совершиться не может.
На это есть целый ряд фундаментальных причин. А случаи, когда она все же доходит до благополучного окончания, можно объяснить исключительно вмешательством высших сил. Ну и что удивляться, что высшие силы не торопятся? На то они и высшие — им виднее.
В первом часу ночи я все еще сидел у телефона, злясь и нервничая. На утро была предварительно назначена встреча в банке
«Святогор». Сейфы зарезервировали. Как всегда, дело оставалось за малым. Однако Марина до позднего вечера никак не могла поймать Ксению, чтобы получить подтверждение ее готовности.
В двадцать две минуты первого я вздрогнул от телефонного звонка.
— Дозвонилась, — сказала Марина. — Черт ее где-то носит. И мобильный был выключен. Только-только домой вернулась.
— Да бог с ней-то, с деньгами что? Готовы деньги?
Марина помялась:
— Не знаю…
— Да ты же звонила!
— Звонила… а что толку? Она говорит, у нее ничего нет.
— Чего ничего?
— Вообще ничего.
— Бог ты мой! А что есть?
— Не знаю…
— И денег нет?
— Не знаю. Она сказала: ничего.
— В каком смысле — ничего? Да что ж такое-то, елки-палки! Ну ты спроси, спроси конкретно: деньги-то у нее есть?
— Я спрашивала.
— Ну?
— Она расплакалась и говорит: у меня вообще ничего нет.
Я невольно выругался.
— Ну и что теперь?
— Не знаю.
Мы помолчали.
— Нет, ну все-таки, что это значит? Что это значит на человеческом языке: ничего? Нет у нее денег, что ли? Не будет завтра сделки?
— А черт ее знает, — сказала Марина. — Я больше не могу с ней.
Это ужас. Она нервная такая… у нее неприятности. Знаешь, как достала? Я с ней как с больной, честное слово. Я ей говорю — задаток пропадет, а она: что задаток, когда у меня жизнь пропадает… И так равнодушно все. Я не знаю про деньги.
Деньги-то, я думаю, у нее есть… только она не может сосредоточиться. Неприятности у нее там. Любовь, — вздохнула
Марина и, судя по звукам, стала прикуривать. — Понимаешь? Любовь.
Я хмыкнул.
— Понимаю. Еще бы не неприятности. Это большие неприятности.
Может быть, даже — максимальные… А у нас у всех будут большие приятности. Необыкновенно большие. Просто огромные. Полопаемся все от счастья… И, между прочим, у «Своего угла» еще покупатели на коноплянниковскую квартирку есть… я вот сейчас упущу ее по вашей милости… по Ксениной… черт бы ее побрал!.. а потом ведь не найду! Так всегда: если прошляпил из-за какой-нибудь глупости — все, хоть обыщись — нету.
Марина почмокала, помолчала. Помолчав, тупо спросила:
— Ты про задаток, что ли?
Ей, конечно, тоже во всем этом радости было мало.
— Я про все. И про задаток тоже. Нет, ну интересно! А про что еще? Про любовь?.. Конечно, про задаток. Какая, к черту, любовь, когда задаток пропадает?
— Не говори, — вздохнула она. — Там ведь вот что. Там этот ее мужик… бизнесмен этот… в общем, я толком не пойму, но похоже, что он ее совсем бросил. Они уже давно ругались. Она мне все жаловалась — мол, то да сё… он такой сложный… с ним трудно… А теперь — вот. Теперь не трудно, потому что он отвалил. И с концами. А она его любит. Я так понимаю, раньше им квартира нужна была, чтобы, ну… ну, жить вместе, короче говоря. А теперь он ей эти деньги вроде как вместо отступного дает. Мол, на, только ко мне не вяжись… Они долго вместе были… она говорила. Года два, что ли. Понимаешь? Она переживает. Она рассчитывала, что это временно. А оно вон как обернулось. Нет, я точно-то не знаю… Она думала, вот он из
Франции приедет, и тогда они…
— Подожди, так он приехал?
— Приехал.
— Значит, деньги есть?
— По идее, есть, — вздохнула Марина. — Но от нее не добьешься. Нет у меня ничего — и все тут. Вообще ничего. И рыдает. Вообще, говорит, ничего нету… Потом трубку бросила.
— Это цирк, — сказал я. — Цирк с конями и клоунами. Глотание огня. Шапито. Прыжки на батуте. Что угодно, только не торговля недвижимостью. Значит, так. Я сейчас звоню этому Кириллу
Анатольевичу — и все отменяю к чертовой бабушке. А то припремся все в «Святогор» спозаранку, а денег нет… Вот удовольствие.
Лучше уж тогда на послезавтра.
— Подожди, — сказала Марина со вздохом. — Давай-ка я еще раз попробую. Через минуту перезвоню.
Перезвонила через пятнадцать.
— Есть у нее деньги… Господи, ну все жилы она мне вымотала!
— Точно есть?
— Точно. Пожалуйста. Главное, представляешь, говорит: ой,
Марина, да что вы все с этими деньгами!.. Ну ты прикинь! Что вы все с этими деньгами!.. Мы на ушах из-за нее стоим, а она вон чего — что вы все, Марина, со своими деньгами!..
Ксения опоздала минут на сорок.
Мы стояли под несильным дождем у входа в депозитарий. Марина курила, глядя в сторону арки, откуда должна была показаться машина. Я торчал истуканом под зонтом, совершенно ни о чем не думая, — надоело нервничать. Саша Панкратов из «Своего угла», подняв воротник, невозмутимо прохаживался возле нас, задумчиво помахивая кейсом. Коноплянников задавал вопросы.
— А может, она не приедет? — спрашивал он каждые три минуты. -
Нет, ну разве так дела делаются? Так не делаются дела. Почему она опаздывает?
Марина сначала отвечала ему сквозь зубы — де, в пробку каждый может попасть, — потом совсем отвернулась и даже отошла на несколько шагов, чтоб не раздражал.
— Нет, это несерьезно, — толковал неугомонный клиент «Своего угла». — Так дела не делаются. Разве дела так делаются? Это что же? Разве можно опаздывать? В таком деле опаздывать нельзя. Я понимаю, пустяк какой-нибудь. Тогда можно опоздать. На минуту, на две… я понимаю. Я сам иногда опаздываю. На минуту, на две.
