Они и явились минут двадцать спустя. Бледные, с испуганными, но жестокими и полными решимости глазами.
Семеро еще не старых хранителей стояли передо мной, уперев мечи в ножнах в брусчатку. За ними стали потихоньку собираться мужчины и женщины, что, наверное, никогда не думали увидеть в своей жизни живого бога.
Я представляю, как тяжело было хранителям держать передо мной ответ. Но в тот момент я играл свою роль. И играл хорошо, как позже показал результат.
– У нас был договор, – сказал я, переводя шкалу на «ужас».
Стоявшие сзади хранителей люди стали склоняться, словно к земле их пригнула невидимая длань. Хранители только сильнее уперлись в свои мечи, борясь со страхом, который их, без сомнения, разрывал в тот момент.
– У нас был договор, – повторил я, не вставая со ступеней. – Орден Семи Мечей служит мне верой и правдой. Орден может верить в кого угодно. Но СЛУЖИТ он МНЕ. А не ведет действий против меня.
Я поднялся и подошел к старшему из хранителей. Он не выдержал и, попятившись, упал на землю и, суча ногами, стал отползать от меня. А я наступал, приговаривая и чеканя шаг:
– Неужели тебе не жалко братьев и сестер своих, коих ты предал, когда пошел против меня? Ведь не будет им теперь пощады! Я уничтожу все, что мне напоминает о вас… Тех, кто воспользовался моим добрым расположением и воссоздал старую религию, только чтобы вредить мне. Где твои слова, хранитель, о вечной верности?! Что же ты ползешь в пыли от своего господина? Что же ты молчишь, или предательство выело язык твой?
Я остановился, а он еще продолжал ползти от меня. Повернувшись, я увидел, что на прежнем месте осталось только двое из хранителей. Остальные сбежали незаметно для меня. Но те, кто остался, упрямо цеплялись за свои металлические побрякушки и замерли спиной ко мне, не в силах повернуться. Я снова прошел мимо них и, сев на ступени, переключил прибор с «ужаса» на низкий уровень «страха».
– Подойдите ко мне вы двое, – сказал я, обращаясь к устоявшим. За спинами приближающихся я видел, как жители помогли подняться своему магистру.
Подошедшие встали в метрах трех от меня и вопросительно посмотрели, все так же упираясь мечами в камень брусчатки.
– Больше двух месяцев назад вам привезли девушку, что бежала от моего гнева. Зная, что она скрывается от меня, вы все-таки решились спрятать ее. На что вы надеялись? На что уповали, предавая мои интересы? На вашего бога? Так вот я здесь. А где ваш Единый?! Вы предали даже не меня, вы предали все дело, за которое взялись. Вместо того чтобы нести свет знаний, вы занялись мелкими интрижками. – Я всем своим видом показывал, что скорблю об их поступке. – Вы самые жуткие контрабандисты на всем материке. Вы нарушаете закон там, где это вам выгодно. Неужели вы думали, что все это вам сойдет с рук? Я жду ответа даже не на вопрос, зачем вам все это было нужно. Я хочу спросить: вы что, совершенно презираете людей, которые вам верят? Презираете настолько, что их дальнейшая судьба вас не интересует совершенно…
– Ты не прав, Великий Прот, – сказал один из стоявших передо мной.
– В чем? В том, что не рискую ради обогащения и мелких интересов своими близкими? А вы знаете мои законы. Сын за отца в ответе. И за содеянное вами я должен уничтожить вас вместе со всеми домочадцами вашими, – сказал я тихо, чтобы было понятно – я уже далеко не в угаре злости, а все взвесил и обдумал. – Вы представляете опасность для всего, что я создаю.
Мы помолчали… и тут за их спинами начался вой. Плачем это только с большим трудом назвать можно было. Все вдруг осознали, что, в общем-то, их судный день настал. И я пришел судить и казнить.
И я встал на ступенях, переключил генератор на «панику». Взял винтовку поудобнее и выстрелил в ненавистный мне символ на коньке одного из домов.
И народ побежал. Один из двух хранителей тоже побежал, спотыкаясь и падая. Бросив меч и боясь повернуться.
Второй опустился на колени и стал шептать молитву Единому. Я сначала не сообразил, что это молитва не о прощении грехов или подобная чушь. Это была молитва о придании сил в последнем бою. Это была молитва, которую все мои штурмовые батальоны, состоящие исключительно из пассов, хором читали перед очередной бойней, из которой у них было мало шансов выбраться. Я, собственно, даже удивиться не успел толком.
Освобожденный из ножен меч, единым движением взлетающий над головой и летящий вниз, – это красивое, смертоносное и обычно последнее зрелище, что видит боец, против которого применили с разворотом удар сокола. В общем-то, без вариантов почти… Отступить в сторону не удастся – в последнем развороте тебе просто ноги срежут. Можно отступить в принципе, но я был на лестнице… Я сделал единственное… я подставился под удар. Наверное, где-то в мозгу сидела твердая мысль, что если броня выдерживает пулевые и импульсные попадания, то она по умолчанию должна вытерпеть и удар мечом, пусть даже со всей дури паникующего человека. Меч скользнул по шлему, сбивая его набок, и всей своей мощью обрушился на мое левое плечо. С дикой болью и темнеющим взором я свалился на колени перед хранителем. Наверное, он бы добил меня, если бы понял сразу, что я даже не ранен особо. Но он замер, не веря своему счастью, над поверженным богом. А зря… Уж если поднял руку на божество своего мира, то добивай, пока не убедишься… что все готово.
Удар дулом винтовки пришелся ему в лицо. Разрывая кожу, дуло прошлось по глазу и уперлось в бровь, откидывая назад его голову. С рычанием боли я поднялся с колен и, скидывая меч с плеча, ударил ногой в пах. Он упал на брусчатку и с гримасой боли громко застонал. Я не мог левой рукой, словно отсохшей, перехватить винтовку и потому следующий удар нанес прикладом в челюсть, буквально всем весом вбивая твердый пластик в лицо. Он замер, весь залитый кровью и обезображенный до неузнаваемости. Кровь стекала по длинным волосам, по щекам и набиралась в углубления между камней.
Я поднялся с колена, на которое завалился рядом с поверженным хранителем. Поднял с мостовой разбившийся прибор. Ремень, перерубленный ударом меча, безвольно волочился по мостовой за мной. Я закинул прибор в шлюзовую камеру и вернулся на ступени ратуши. Вынул из аптечки в броне обезболивающее и вколол себе в онемевшее плечо, прямо под погон брони. Мгновенно полегчало. Я вздохнул спокойно и подумал, что несколько не рассчитал фанатизма хранителей, раз дело дошло до рукопашной схватки. Лежавший на площади признаков жизни не подавал. Зато сбежавшие хранители возвращались по одному. Глупой, наверное, и противной показалась мне их покорность в тот момент. Они упали передо мной на колени и молили о пощаде. Они готовы были сообщить мне все, что я желал, и я, набрав воздуха, спросил тихо:
– Где девушка?
Они за собственными причитаниями не расслышали, и я повторил вопрос:
– Где девушка?!
Хранители наперебой стали рассказывать, как отправили ее под охраной в одну из северных крепостей. Я потребовал карту. Немедленно из ратуши принесли большую карту Ордена и указали крепость на торговом пути, в которой скрылась Катя.
