— Отлично. Не буду притворяться, будто мне неинтересно, что случилось с вашими руками. Как вы их потеряли?
На лицо Люси вернулась улыбка.
— Да я не против. Собственно, это не секрет. Правую я потеряла, когда все мы бежали из города, потому что остаться означало смерть, а то и хуже. Я жила на том конце площади — ближе к городской свалке, чем к вашему уютненькому холму. Мы с моим мужем Чарли держали там одно заведеньице, туда много кто заглядывал — по большей части мужчины. Старые портовые крысы, рыбаки в промасленных дождевиках, старатели со своими пожитками, бренчащими на спине… Заходили к нам перекусить. Ой, что ж я сразу-то не сказала — у нас ведь не бордель какой-нибудь был, а небольшой бар. Поменьше «Мейнарда», да и поплоше. Назвали мы его «Ржавым люком», и дела шли неплохо. Подавали в основном пиво и прочее спиртное, ну и сэндвичи с рыбой, вареной и жареной. Сами всем заправляли — Чарли и я. Не то чтобы все удавалось, но и так было славно. — Откашлявшись, она продолжила: — Ну и вот, шестнадцать лет назад с холма спустилась большая машина, сминая все на своем пути. Эта часть вам известна. Сами знаете, что и как натворил Костотряс, — и лучше всех нас, наверное, знаете, ему мы обязаны Гнилью или нет. Если кому и знать, то вам.
Брайар мягко возразила:
— Но я не знаю, Люси. Так что, видимо, не знает никто.
— А Миннерихт утверждает иначе, — заметила барменша, ненадолго сменив тему. — У него выходит, что Гниль как-то связана с горой. Мол, Рейнир[21]на самом деле вулкан, а в вулканах образуется ядовитый газ. Пока нет извержений, он остается под землей. Если только кто-нибудь не пробьет кору и не выпустит его.
На вкус Брайар, это объяснение было ничуть не хуже прочих. Так она и сказала:
— В вулканах я не разбираюсь, но, по-моему, это похоже на правду.
— Поди угадай… Я просто передаю слова доктора Миннерихта. Может, он чокнутый, почем знать? Только он сконструировал для меня эту руку, так что я перед ним в долгу, хотя и проблем от него было предостаточно.
— Но вы мне рассказывали про Чарли, — напомнила Брайар.
Ей не хотелось больше разговоров о Миннерихте — пока что. Даже звуки, из которых складывалось его имя, вызывали у нее непонятную тошноту. Она была совершенно уверена, что он не Левитикус, хотя и не могла поделиться с Люси причинами своей уверенности. Правда, это мало что меняло: если люди до сих пор верили в существование Леви, то этот человек мог сойти за его призрака.
— Ах да! — спохватилась Люси. — Итак, Гниль расползалась по улицам, и пора было спасаться бегством. Но приказ об эвакуации застал меня на рынке — я как раз закупала продукты, когда началась паника. А Чарли остался в баре. Мы с ним были женаты десять лет, и я не хотела его бросать, но полицейские со мной церемониться не стали — взяли и вышвырнули из города, как пьянчужку с тротуара.
Везде уже сооружали временные стены из брезента. Помогали они не очень, но все-таки помогали, так что рабочие трудились вовсю. При первой же возможности, как только прошла основная волна паники, я раздобыла маску, пробралась через заграждения и побежала к Чарли.
Но в «Ржавом люке» его было не видать. Бар казался пустым, окна — выломаны. Люди разбивали стекла и промышляли грабежом. Мне даже не верилось: воровать в такое время!
Зайдя внутрь, я начала его звать, пока он не откликнулся откуда-то из задней части дома. Тогда я перемахнула через прилавок, вломилась в кухню и увидела его на полу, всего истерзанного и залитого кровью. Кровь в основном была не его. Он застрелил троих трухляков, которые загнали его в угол — как волки оленя, вы же знакомы с их повадками, — и сидел теперь в компании трупов, но его сильно покусали. У Чарли отсутствовало ухо и часть ступни, а глотку ему наполовину вырвали.
Она вздохнула и еще разок прочистила горло.
— Он умирал… и обращался. Я не знала, что произойдет раньше. В ту пору мы совсем еще не изучили болезнь, так что я не побоялась к нему подойти. Чарли вяло покачивал головой, глаза у него высохли и стали желто-серого оттенка.
Я попыталась поднять его с пола — хотела дотащить до больницы. До чего же глупая мысль. К тому времени все улицы перегородили, и помощи было бы негде искать. И все-таки я поставила его на ноги. Он был не особенно крупный мужчина, ну а я не то чтобы карлица.
И тут он полез драться — почему, не знаю. Мне приятно думать, что он чуял близость конца и пытался меня оттолкнуть ради моего же блага. Только я не сдавалась, потому что решила его оттуда вытащить, и хоть умри. А он так же твердо был намерен остаться.
Сцепившись, мы рухнули у прилавка. Когда я опять подняла Чарли, с ним уже было кончено. Он начал постанывать и пускать слюни — яд, проникший в его тело через укусы, сделал свое дело.
Вот тогда-то все и случилось. Тогда он меня и цапнул.
Всего лишь прокусил большой палец — совсем неглубоко, но этого хватило. И я наконец поняла, что его больше нет, будто мало было пожелтевших глаз и запашка изо рта, как от дохлой лошади на улице. Чарли никогда бы не причинил мне боли.
Она опять закашлялась, однако глаза ее, мерцавшие в свете свечей, оставались сухими.
Тут снова засвистели трубы, и Люси притворилась, что замолчала из-за них. Затем она продолжила рассказ:
— Надо было его убить. Он заслуживал, чтобы с ним поступили по-человечески. Но я тогда слишком перепугалась — и ненавижу себя за это. Ну да что уж говорить, дело-то сделано, точнее, не сделано, и ничего уже не поправишь. В общем, я бегом добежала до самой Окраины, а там забилась в какую-то церковь, где мне дали отлежаться и выплакаться.
— А как же укус?
— Укус, — повторила Люси. — Ах да, укус. От укуса началось гниение и стало расползаться по руке. Три монашки меня держали, а священник провел первую ампутацию.
Брайар поежилась:
— Первую?
— Ага. Потому что одной оказалось недостаточно. Они отрезали только кисть, по запястье. Во второй раз пришли с пилой и взяли выше локтя, а в третий отхватили по самое плечо. Ну и что ж, зато помогло. Все три раза после ампутации я была на грани смерти. Каждая рана не затягивалась неделями, и мне уже хотелось, чтобы болезнь взяла свое. Или чтобы меня кто-нибудь пристрелил — у меня самой тогда сил не хватило бы.
Она замялась. А может, то была всего лишь усталость.
Брайар все же спросила:
— А что случилось потом?
— А потом я пошла на поправку. Чтобы снова почувствовать себя человеком, понадобилось года полтора. А как выздоровела, все мысли были об одном: что надо теперь вернуться и позаботиться о Чарли. Даже если это означало бы пустить ему пулю в глаз. Он такого не заслужил.
— Но к тому времени появилась стена.
