Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
— Это он тебе рассказал? — хрипло спросила та.
— Ну что ты. Твоего имени он не называет даже в бреду. Ничто не заставит его тебя выдать. Но у меня свои способы… Итак, ты решила отомстить ему за свое падение. Или, — ее вдруг посетило совершенно новое соображение, — ты это сделала из ревности?
Женщина молчала.
Подобрав подол, сестра Тринита шагнула через нарисованные на полу символы и откинула крышку ковчежца. При виде его содержимого лицо бегинки исказилось от отвращения. Она быстро захлопнула крышку.
Женщина, воспользовавшись тем, что внимание ее противницы отвлечено, протянула руки перед собой и что-то быстро зашептала. Бегинка мгновенно повернулась, раскрыв ладони.
Протянутые руки женщины с хрустом вывернулись назад, словно кто-то их жестоко заломил. Сестра Тринита продолжала делать движения, будто вывязывая невидимые узлы. Женщина, кривясь от боли, стремилась высвободиться из захвата. Тщетно. Наконец, не выдержав, она рухнула на пол и разрыдалась.
— Я же предупреждала, девочка, — голос сестры Триниты прозвучал неожиданно мягко, — не надо этого делать.
К ней повернулось залитое слезами лицо.
— Мы встретились в Нижней Лауде… на прошлую Пасху… Клянусь, я не завлекала и не звала его! Он пришел сюда… это было в прошлую Ночь Правды… просто влез в окно. Сказал, что не может больше сдерживать себя… И я тоже… не могла.
— А наутро ты возненавидела его. Еще бы! Ты — и какой-то бюргер, даже не богатый… И ты прогнала его. И он ушел. Тогда ты стала ненавидеть его еще сильнее — не за то, что приходил, а за то, что ушел…
— Я не знаю… не знаю… Мне было очень плохо. Но меня утешало, что и он тоже страдает… А он посмел завести любовницу, сопливую девчонку, которая ему в дочери годится!
— Глупая ты женщина, — устало сказала сестра Тринита. — Девчонка — крестница и племянница Кесслера, вот и все. Итак, ты решила отомстить. Время для этого решающего значения не имело, но ты выбрала Ночь Правды — годовщину своего унижения. Кстати, ответь мне — почему ты решила извести его, а не ее?
— Я подумала, что виноват он. Она такая молоденькая и глупая, что…
— И опять ты ошиблась. Такая уж твоя судьба — во всем ошибаться. Девочка вовсе не глупа — она вполне самостоятельно разобралась в этой истории. И безо всякого вмешательства магии. Но дело не в ней. Дело в тебе. Я много раз сталкивалась с подобными вещами. Люди — мужчины и женщины, — не разобравшись в своих чувствах, запутавшись в страстях, ослепленные страхами и желаниями, творили то же, что и ты, И почти всегда это кончалось костром. Но не в твоем случае. Ты — там, куда правосудие уже не достигает. Они-то хоть творили зло в страхе перед наказанием. А ты уверена в безнаказанности. Вот что особенно противно. Хуже даже, чем колдовство.
Она вынула из-за пазухи флягу и начала кропить из нее символы на полу и стенах. Они начали постепенно исчезать, точно поеденные кислотой, а по комнате пополз непонятный то ли туман, то ли дым, точно от горящего торфа.
— А это я возьму с собой. — Бегинка через плащ, как будто опасалась обжечься, подхватила ковчежец с алтаря и тщательно завернула.
Женщина не ответила. Она плакала.
В тот день Кристина так и не дождалась сестры Триниты. Та явилась на следующее утро. Вид у нее был порядочно измученный, даже постаревший, хотя тяготы и заботы всех предыдущих дней не оставляли на ее облике никакого следа.
— Ну, как он? — с порога спросила она.
— Спит. По-моему, ему лучше.
— Так и должно быть.
— Значит, удалось?
— Да.
— И она больше не сможет ему навредить?
— Нет. Я уничтожила ее колдовские орудия. Да она, я думаю, и не захочет.
Кристина ожидала пояснений, но бегинка, угадав ее намерения, сухо сказала:
— Могу только заметить, что во всей этой истории есть один человек, которому крупно повезло. Ты. — Она покачала головой. — Я еще побуду здесь, пока не уверюсь, что больной выздоравливает. Потом уйду.
Прошло больше месяца, прежде чем Кристина вновь постучалась в дверь сестры Триниты.
— Я пришла попрощаться… Ой, какие куколки забавные!
— Это не куколки. Шахматы. Игра такая…
— Ну, значит, все равно куколки… За мной приехал отец. Завтра мы уезжаем домой, в Бранку.
— Выходит, твое желание, высказанное в Ночь Правды, исполнилось?
Кристина кивнула и улыбнулась.
— А твой крестный?
— Он поправился. Совсем. И совсем не помнит того, что было во время болезни. А насчет всего остального — молчит. Но он ведь и раньше молчал… Знаете, я рада, что уезжаю. Я люблю дядю, но хорошо, что все уже кончилось.
— Для тебя. Не забывай, что главные участники этой истории живы и — на своих местах.
— Так что же будет?
— Не знаю. — Сестра Тринита передвинула фигуры на доске. — Честно, не знаю. Выйти за него она не может, это против всех наших обычаев. Возможно, переступит через свою гордость и продолжит с ним тайную связь. Это, конечно, наилучший выход, хотя я, принадлежа к духовному сословию, одобрить его не могу. Или они будут мучиться дальше.
— А нельзя ли сделать так, чтобы они все забыли? Не помнили друг о друге, что когда-то вообще встречались?
— Сделать-то можно. — Сестра Тринита смотрела на шахматную доску. Она знала, каким будет следующий вопрос, и ответила на него. — Но я за это не возьмусь. Кто угадает последствия? Как это скажется на их душах? Подавленные страсти, загоняемые внутрь, имеют склонность выползать наружу в самом уродливом виде. Если бы святой Антоний жил не в пустыне, а на рыночной площади, ручаюсь, бесы не терзали бы его столь рьяно. А ведь он был святым… Кстати, только ли проклятие виновато в безумии твоего крестного? Отчасти он сам себя до этого довел. И хорошо нам судить о страстях с позиции бесстрастия: тебе — по причине юности, мне — из-за принадлежности к общине и знаний — они ведь сушат душу. Нет, — она подняла голову, — здесь я уже достаточно сделала. Дальше я не пойду.
— Зато я пойду. — Кристина встала. — Не в этом, конечно, смысле. К отцу пойду. Он уже ждет.
— Тогда — счастливого пути.
У двери Кристина обернулась.
— Я очень мало поняла из того, что вы сейчас сказали. Но я буду над этим думать. Всю дорогу.
— Как хочешь, — сказала сестра Тринита. — Но лучше не надо.
Дети луны
У этой женщины постоянно менялся голос. То он был мягок и нежен, то — настолько резок и груб, что одно его звучание с успехом заменяло самые злобные ругательства (хотя она никогда не ругалась), то вдруг звенел на высоких нотах, как у смешливого подростка (хотя она никогда не смеялась). А больше, пожалуй, в ней не было ничего примечательного. Из тех, о ком говорят: «типично плебейская внешность». Лицо, которое запоминалось лишь усилием воли, и немалым, и тело, скрытое, впрочем, широким грубым одеянием, отлично приспособленное к длинным пешим переходам.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
