А в это время все сильнее разгоралась холодная война. Речь моего старого знакомого Черчилля в Фултоне о железном занавесе, американский план помощи Западной Европе – план Маршалла, ответные действия Сталина по укреплению власти коммунистов в странах народной демократии, испытание Советами своей атомной бомбы – все это вело к тому, что хрупкий послевоенный мир стремительно накалялся и был готов к взрыву новой глобальной войны.
Я смотрел на своих маленьких сыновей, – а Кей подарила мне кроме Кристофа еще одного – крохотного Жерома, – и думал о том, не ждет ли их моя судьба. Неужели игры с игрушечным пожарным в детстве закончатся для них, как и для меня, реальным огнем очередного мирового пожара?
Войны не утихали: Палестина, Вьетнам, Корея – каждая из этих горячих точек могла перерасти в Третью мировую, которая почти наверняка стала бы атомной. Моя фракция «Независимых» в Национальном собрании вместе с коммунистами боролась против милитаризма всех мастей – американского, британского, доморощенного французского, но зловещий силуэт новой войны вырисовывался все более отчетливо.
Всемирный совет мира – это звучит основательно. В фундаментальном басовом регистре. Весь мир будет представлен в Совете, назначение которого – отстаивать передышку между войнами, не давать человечеству угодить в новую кровавую бойню.
Цепочка событий – легальных и не вполне легальных встреч будущих членов Совета, переговоров во весь голос и шепотом – вела к созданию новой сильной организации. Появление международного центра защиты мира от войн назрело в обескровленном военными действиями мировом сообществе; публика поддерживала миротворческую идею, никто ее не отвергал. Вопрос заключался лишь в том, как организационно обставить рождение Совета и кто за эту задачу возьмется.
Взялись коммунисты, имевшие к концу сороковых годов весьма устойчивые общественные позиции во Франции: первый Конгресс сторонников мира открылся в Париже, но не привлек пристального внимания публики. Идея, однако же, вылупилась из яйца и явилась «граду и миру». Всякий человек, разделяющий идеалы противодействия войне, вне зависимости от его национального происхождения, цвета кожи, религиозных убеждений и партийной принадлежности, мог примкнуть к Движению сторонников мира. Это было логично, это было справедливо. А то, что руководящие должности – не все, но бо́льшую их часть – занимали коммунисты или их ближайшие сподвижники, тоже не противоречило логике, хотя и не всегда отвечало требованиям внепартийности движения. Но где, на какой зеленой лужайке, дамы и господа, вы встречали нецелованную безгрешную справедливость в благоухающем цветочном веночке?
Движение согласился возглавить знаменитый французский физик Фредерик Жолио-Кюри – нобелевский лауреат, коммунист, неоднократно предостерегавший всех от катастрофических последствий применения ядерных технологий в военной области. Выбор был сделан безошибочно: Жолио-Кюри был авторитетной персоной во Франции и за ее пределами, к его словам прислушивались. Илья Эренбург высоко его ставил, я не раз слышал это от него на наших встречах; он считал согласие Фредерика большой удачей организаторов. Принадлежность к компартии не была клеймом на репутации Жолио-Кюри; в нашем кругу, если ты не являлся партийным функционером, партийность считалась делом сугубо личным.
От Эренбурга я знал, что для большего резонанса парижский конгресс закончит свою работу и закроется в Праге (там собрались те, кому не дали визы на въезд во Францию), а следующий намечено провести еще восточнее – в Варшаве. Все это были организационные хлопоты, подготовка к учреждению Всемирного совета мира, на который возлагалось столько надежд. По довольно прозрачным намекам Ильи я знал, что мне в этом Совете уготовано почетное место вице-президента. Но и эта приятная новость не заставила меня открыть моему другу и коллеге профессиональную тайну: я намерен собирать материал и писать роман о Сталине. Такое намерение поставило бы Илью в неприятное положение: я отнюдь не был уверен, что моя писательская инициатива найдет понимание в Москве, а самодеятельная попытка приблизиться к вершине кремлевской власти повлекла бы за собой серьезные осложнения не только для меня, но и для рекомендовавшего меня Эренбурга. Но чем дальше, тем сильней меня тянуло начать работу. Замысел правдивого, не комплиментарного романа о Сталине, о деспотии в подневольном обществе, дремлющем посреди мира, далекого от совершенства, стал для меня идеей фикс.
Тем временем подготовка к учреждению Всемирного совета мира шла своим чередом. Мы с Эренбургом должны были встретиться в Варшаве на заседании подготовительного комитета – Совет мира планировал издавать несколько публицистических журналов на разных языках, и учредители хотели знать мое мнение по этому поводу. Следующим городом для встречи и обсуждения текущих дел был намечен Хельсинки. В Финляндии, со слов Эренбурга, разместится, возможно, Центральное бюро Всемирного совета мира. Но еще до Хельсинки мы посетим Москву – там нас ждут.
Меня ждут в Москве, а я с нетерпением жду встречи с Москвой. Заседание подготовительного комитета в Варшаве прошло довольно уныло, с соблюдением протокола, с приемами на высоком уровне, деловыми обедами и затяжными, до полуночи, ужинами. То есть с византийской помпезностью и русским хлебосольством. Даже поверхностному наблюдателю было ясно, что за кулисами комитета стоит Кремль, а не варшавская Дворцовая площадь с колонной короля Сигизмунда посредине; Польша, впрочем как и Финляндия, просто не потянула бы содержание и эффективное функционирование планетарного Совета мира. Москве решение такой задачи было по плечу, это подогревало ее имперское самолюбие и отвечало далеко идущим устремлениям. Все догадывались об истинном положении вещей, но лишь единицы отваживались открыть рот и объявить о своих сомнениях во всеуслышание, потому что идея защиты мира была прекрасна, как белоснежная голубка Пикассо, и ей нечего было противопоставить, кроме черного ворона войны.
22. Вопросы без ответов
Утренняя Москва встретила меня пронизывающим до костей зимним холодом; для защиты от него я уже на вокзале, едва выйдя из международного вагона, получил в подарок от встречавших меня устроителей поездки пушистую меховую шапку с ушами. Натягивая ее на голову, я вспомнил последнее наставление Кей перед дорогой: «Будь осторожен! Береги себя!» Едва ли оно относилось к русским морозам. Тогда к чему? Поживем – увидим…
Меня поселили в гостинице «Метрополь», по-царски роскошной, поблизости от Кремля. В почти пустом лобби с высоким расписным потолком я приметил нескольких иностранцев – они сидели в глубоких креслах, обитых золотой парчой, и безмятежно болтали по-английски; перед ними на низком столике дымился кофе в изящных тонких чашках. Сообщавшийся с лобби ресторан с мраморными колоннами и фонтаном в центре зала был наполовину заполнен посетителями, тоже преимущественно иностранцами. Это было немного странно: а русские где? Может, на службе? Но сейчас ведь время обеда. Или «Метрополь» предназначен только для иностранных гостей и местные жители сюда не приходят, даже в ресторан? А почему в лобби не видно на столиках, как это принято повсюду, английских и французских газет и журналов? Ответы на эти и другие вопросы мне хотелось немедленно получить для удовлетворения бушевавшего во мне любопытства, но обратиться я мог только к приставленному ко мне переводчику из бюро по обслуживанию иностранцев, а этот молчаливый, как пень, парень в черном костюме похоронного служащего почему-то не вызывал у меня никакого доверия. Мне было весело в этом царском замке, а переводчик навевал на меня смертную тоску.
