ему, как он в конце концов забрал дедулю и как ему придется передать дар кому-то еще перед смертью. Дар теперь стал просто даром, когда рядом нет бабули, чтобы манипулировать людьми с помощью моего масла пожирателя грехов. Я беру его руки в свои. — Но если ты станешь врачом, ты сможешь спасти много больше жизней, чем когда-либо удалось бы мне. У тебя страсть помогать другим. Представь, сколько ты сможешь сделать добра.
Понимание моих слов медленно приходит к нему. Его лицо загорается, когда он обдумывает возможности. Он чуть выпрямляется в готовности взяться за задачу. Наши глаза встречаются. Он смотрит на меня, по-настоящему смотрит. Я вижу твердое уверенное «да» до того, как он произносит его.
Я не говорю ему, что хочу расстаться с даром по еще одной причине. В глубине душе я искренне верю, что Грач снова мог бы существовать как обычный человек. Освободившийся от ноши вороны и больше не в роли проводника душ. Но только если я передам свой дар. Даже если он всего лишь плод моего воображения, по крайней мере, это поможет мне отпустить его.
Дэвис тяжело вздыхает.
— Ладно. — Он кивает.
Не скажи он это так твердо, будто давая клятву соответствовать дару, я бы переспросила, точно ли он уверен. Но я вижу, как уверенно Дэвис расправляет плечи и сжимает мои ладони чуть крепче, готовясь.
— Тогда ладно. — Я легонько улыбаюсь ему. — Есть несколько правил… Если расскажешь кому-то о тайных писаниях, дар пропадет. Передать его можно только человеку противоположного пола. Если умрешь с даром, он исчезнет навсегда. Нельзя заговорить чью-то смерть дважды. Еще ты не можешь спасти своих родных.
Затем я рассказываю ему, что умею. И как использовать для этого тайные библейские стихи.
Дар выскакивает из меня и в него.
— В этой машине ужасно жарко! — Рейлин просто отлично чувствует время. Она сидит на пассажирской двери, уперевшись локтями в крышу. Красный лифчик просвечивает сквозь белую майку. — Уверен, что починил кондиционер, Дэвис? Потому что, если мы доберемся до Алабамы и там задохнемся от жары, я тебя буду считать виноватым.
Он хохочет.
— Кондиционер в порядке… по крайней мере, на несколько сотен миль.
Рейлин хмурится. Он подмигивает мне.
Он хватает меня за руку — темная кожа и светлая. Мы стоим в тишине, и эмоций слишком много, чтобы выразить их словами.
— Мы бы могли стать семьей. Ты знаешь это, так? — говорит он, и я заглядываю в его блестящие глаза. По его щеке катится слеза.
— Мы уже семья. — Я обвиваю его шею руками и крепко сжимаю.
Я знаю, что мы будем звонить друг другу, писать и даже навещать при возможности. Но я боюсь, что время и жизнь притупят наши чувства общей потери. Со временем он найдет другую любовь. Она никогда не сравнится с Адэйр, немногие смогли бы. Может, наши дети будут дружить. Или, может, со временем наша связь ослабнет. Но прямо здесь, прямо сейчас я прощаюсь с ним как с братом, которого у меня никогда не было и которого я не планирую отпускать.
— Позаботься о себе, слышишь? — говорю я, отодвигаясь и смахивая несколько слезинок, которые я оставила на его форме.
— Ты тоже, Уэзерли.
Дэвис отступает и открывает дверь машины для меня. Он заменил аккумулятор, починил стартер и сцепление. Прощальный подарок. Я безгранично благодарна.
Я кидаю взгляд на единственный знакомый мне дом, чтобы попрощаться. На крыльце однокомнатной коптильни Могильный Прах медленно качается в старом кресле-качалке, охраняя дедулю и Адэйр. Сколько времени ему осталось на это? Тяжесть последних нескольких месяцев заставила его постареть сильнее, чем прожитые годы.
Я наклоняюсь к машине сказать Рейлин, что мне нужна еще минутка, но, прежде чем я открываю рот, она говорит:
— Давай. Я подожду.
Я подбегаю к Могильному Праху и обвиваю его шею руками. Я ничего не говорю, только думаю о любви и сожалею, что никогда не понимала этого молчаливого, верного долгу человека. Бабуля не была доброй, но она всегда давала Праху дом. Я никогда не задумывалась, что для него значит потерять ее. Хочется сказать, что я скоро вернусь, но я не могу гарантировать, что исполню это обещание. Что-то подсказывает, что к моему возвращению его здесь может и не быть.
Крупная рука Могильного Праха обвивает мою, будто превращая ее в детскую.
— Перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его.
Мое лицо излучает любовь. Псалом, один из священных библейских стихов, которые знают только заговаривающие смерть. Я еще раз крепко обнимаю его, прежде чем вернуться к машине.
На земле черное воронье перышко подрагивает на ветерке.
Желание на вороньем перышке.
— Поторопись и включи кондиционер, — говорит Рейлин, когда я забираюсь в машину. — У меня под сиськами пятна пота будут уже скоро.
Я смеюсь. Она достает толстый атлас с заднего сиденья и открывает его.
— Откуда начнем?
Я опускаю козырек, чтобы спрятать перо под резинкой и поляроидным фото, которое нашла на полу пещеры. Изображение довольно темное. Мои волосы и плечо занимают большую его часть. Камера запечатлела россыпь голубых искр света, будто частиц пыли. Прямо за моим плечом размытое пятно, похожее на расправленное крыло.
И призрачное мужское лицо позади.
— Отправимся во Флориду, — говорю я Рейлин. — Но сперва я хочу заехать в Теннесси.
Она следит за тем, как я поглядываю на фото.
— Тогда в Теннесси!
Я поправляю зеркало заднего вида, прежде чем включить первую передачу. Клянусь, что я почти вижу десятилетнюю Адэйр, стоящую рядом с моим старым розовым великом во дворе.
Звонок на нем тихонько звенит на прощание.
Эпилог
Недалеко от Флориды.
Дом вафель, шоссе девятнадцать
— Джонни? — Дженис, официантка, зовет меня по имени — имени, которое я позаимствовал с украденной коробки для ланча.
Стоя у задней двери, Дженис высоко поднятой рукой закрывает глаза от раннего солнца, шокированно смотря на то, как я сплю на столе для пикника позади закусочной, в которой недавно получил работу.
Я прикрываю глаза, наслаждаясь последними каплями сна. Она снова была там, зеленоглазая красавица, что преследует меня по ночам. Она такая настоящая, что, клянусь, я касался ее кожи. Чувствовал вкус ее губ. Касание ее тела.
— Ты там все утро будешь лежать или что? — говорит Дженис, туша сигарету.
Сзади закусочная напоминает любую остановку для водил, где мне доводилось работать. Россыпь металлических обрезков отчаянно теснится вдоль грязной задней стены. Бычки украшают крошащийся асфальт, будто побежденная армия. Постоянный мерзкий аромат
