Девушка или даже девочка. Она была рядом почти все время. Протирала лицо. Пыталась напоить. Маленькие ручки поправляли мягкий сверток под его головой. Маленькие ручки укутывали его в одеяло. Она беспокоилась. Она заботилась. Она не знала, что делать.
Третьим был Наблюдатель. Он приходил чаще, чем Нервный, но никогда не прикасался к Вернону. Иногда перебрасывался парой фраз с девочкой. Судя по голосу, взрослый мужчина. Слов Ямакава не понимал, но это, возможно, просто из-за тумана в голове. Наблюдатель был самым спокойным из троих, но даже от него исходила неуверенность и растерянность. «Если вы все сомневаетесь в правильности происходящего, тогда какого черта?!..»
Ответ лежал на поверхности. «Ни в чем они не сомневаются». Откуда вообще можно знать переживания совершенно незнакомых людей? «Похоже на самообман. Привык к тому, что членов своей команды знаю, как себя». Выпихивать из головы недостоверные предположения физически больно. Они такие желанные, такие обнадеживающие. Но сейчас как в тумане на краю обрыва: видеть пропасть важнее, чем чувствовать себя в безопасности.
Глубоко вдохнуть, чтобы хоть немного успокоиться. Но грудная клетка согласна только на слабые, короткие движения. Количество кислорода в загустевшей крови не вырастет. Свет за закрытыми веками померк. Либо кто-то пришел, либо он снова теряет сознание.
* * *
Где-то в лесу, 2550-07-18 06:43
Степан вошел в маленькую кухоньку. Кивнул стоящему у котла Алексу. Эта часть лодки сохранилась неизменной еще со времен эвакуации: маленькая печка, пол и стены вокруг сделаны из негорючего и почти не нагревающегося материала. Только пара сетчатых конфорок сверху ― из металла. Безопасно и эффективно. Тут было тесно, как и во всех помещениях на ховеркрафте, но выходящая на корму стена состояла из двух рядов пластиковых щитов, верхний из которых был прозрачным. Каждое из окон открывалось вверх, образуя козырек над узкой палубой.
Лодка шла по стремнине в тени деревьев, и по столу и посуде бегали зеленоватые солнечные блики.
Степан боком протиснулся в дальний угол. Присел на корточки, с трудом впихнувшись в проход. Открыл складную дверцу шкафа. Внутри стояла решетка из деревянных досок. Каждая ячейка и верх шкафа были обклеены пластинами морской губки, чтобы защитить ценное содержимое. Перед отплытием в каждой ячейке стояло по плотно запечатанной глиняной бутыли. Сейчас две трети бутылок были вскрыты. Три ячейки пустовали. Стерилизованная вода для медицинских целей. Степан вынул одну из закупоренных бутылок. Тяжелая, приятно холодящая руку. Подумал. Взял еще одну. Задвинул дверцу. Встал.
Встретился взглядом с Алексом. Невысокий, смуглый, небритый. Кудрявые, давно не стриженные волосы убраны под косынку. Рука привычным движением помешивает тихо булькающую кашу, а карие глаза внимательно следят за каждым движением Степана. Ни осуждения, ни поддержки.
Степан вынул из прикрученной к столешнице коробки маленькую металлическую ложку. Сунул ее в стоявшую на второй конфорке кастрюльку с кипятком. Достал банку с солью. Пластиковую, потерявшую прозрачность от многочисленных царапин, с плотно прилегающей крышкой. Вскрыл одну из бутылей и всыпал туда ложку белых кристаллов. Приложил крышку назад. Прижал ладонью. Энергично потряс.
Снова посмотрел на повара. Тот следил за будущим завтраком.
Протиснулся к выходу.
Вернувшись к кладовке, Степан замер у входа и несколько мгновений смотрел на чужака. Тот лежал все так же, на боку, чтобы язык не мешал и без того слабому дыханию. Степан подобрал мешочек с бинтами, сел рядом, положил голову чужака на колени. Оторвал кусок ткани, смочил в подсоленной воде и поднес к приоткрытым растрескавшимся губам. Чужак вздрогнул от прикосновения. Степан тоже, от неожиданности. Лежавший у него на коленях человек задышал чаще и словно бы подался навстречу живительной влаге, но тут же замер. Лишь брови чуть сдвинулись к переносице. «Шея болит», ― догадался Степан.
Отставил подальше бутыли, чтобы не разлить. С усилием приподнял плечи чужака и пристроил его голову на сгибе своего левого локтя. Ощущения были странные: так он раньше держал младенцев, сначала братишку, а потом племянницу, дочку старшей сестры. Чужак был намного тяжелее, но такой же вялый и беспомощный. Степан взял бутыль и аккуратно поднес широкое горло ко рту чужака. Глиняный ободок стукнул о зубы. Степан нахмурился. «Как давно ты очухался?» От того, что пленник, похоже, в сознании, стало не по себе. «Давай не захлебнись!» Степан медленно наклонил бутылку, позволяя вытечь буквально капле. Губы чужака уверенно ее поймали. Глоток. Глотать больно. Еще бы, на шее у гиганта огромный синяк, все еще бордово-синий, хоть и пахнущий целебной мазью. Еще глоток. Чужак задерживает воду во рту. Глоток.
На пятом глотке Степан с удивлением поймал себя на том, что шепчет что-то успокоительное и похлопывает чужака по горячему плечу. Оборвал себя на полуслове. Отставил бутыль с подсоленной водой. Много за раз нельзя.
Левая рука уже стала затекать, и он медленно передвинулся, перекладывая голову чужака снова на колени. Дотянулся до второй бутылки. Оторвал свежий кусок бинта. Намочил. Подержал в руке, согревая. Бережно провел по векам. Черные ресницы, обведенные красными воспаленными полосами, вздрогнули. Чужак приоткрыл глаза. «Желтые?!»
* * *
Где-то в лесу, 2550-07-18 06:47
Соленая вода казалась сладкой и пьянила, как крепкий алкоголь. Голова кружилась от удовольствия. И облегчения. Шум в ушах пропал, и на секунду Вернону почудилось, что приложенная к глазам влажная тряпица вернет зрение. То, что этого не произошло, лишь восстановило ощущение реальности и окончательно развеяло панику.
― Еще пить будешь?
― Да, ― без звука, одними губами.
Но человек услышал.
