усилия принесли мало, а то и никаких результатов. Обсуждались, как всегда, привилегии Колумба: покровительство и доходы, которые монархи не желали признавать, и должности, которые Колумб был некомпетентен занимать. В начале 1505 года Колумб с шокирующей откровенностью выразил свое отчаяние в письме Диего Десе, обвиняя короля:
«И поскольку, похоже, Его Высочество не желает выполнять то, что он пообещал на словах и на письме совместно с королевой – упокой, Господи, ее душу, – я чувствую, что для такого простого пахаря, как я, продолжать сражаться с ним было бы все равно что бороться с ветром. И это к лучшему. Ибо я сделал все, что мог, остальное в воле Господа, Бога нашего, которого я всегда считал благосклонным и истинным помощником в беде»[429].
Если верить Лас Касасу, Колумб, похоже, пришел к выводу не только о том, что король настроен враждебно по отношению к нему, но и о том, что он намеревается лишить Диего его наследства[430]. Если мы правы, полагая, что династические амбиции служили движущей силой жизни Колумба, то понятно, что тревоги подобного рода преследовали умирающего адмирала, отказавшегося от стольких триумфов. Однако его опасения, скорее всего, были беспочвенны. Хотя король не спешил удовлетворять требования Колумба, это было вызвано не столько личной неприязнью, сколько тем, что промедление являлось стандартным методом монархов в общении с просителями. На самом деле Фердинанд проявлял удивительную заботу об интересах семьи Колумба. Например, он позаботился о том, чтобы Диего получал пенсию в размере 50 000 мараведи в год; он использовал королевское влияние на брачном рынке, чтобы обеспечить мальчику блестящую партию с доньей Марией де Толедо, племянницей герцога Альбы и внучкой наследственного адмирала Кастилии; наконец, он по прошествии нескольких лет восстановил Диего на посту губернатора Эспаньолы, осуществив одну из последних надежд старого адмирала. Благодаря сватовству короля Колумб посмертно стал прародителем рода герцогов, а дом адмирала Океана-моря вступил в союз с домом адмирала Кастилии. Однако в вопросе о денежном вознаграждении Колумба король был непреклонен. Лас Касас нарисовал сцену королевской аудиенции в начале лета 1505 года, когда Колумб, едва поправив здоровье, появился при дворе, совершив мучительную поездку на мулах, и предстал перед королем в Сеговии. Он язвительно заметил, что вернет свои грамоты о привилегиях и удалится в какое-нибудь уединенное место, где мог бы отдохнуть. Король ответил своими обычными заверениями: он воздаст Колумбу по заслугам и даже больше, что было пустым обещанием, поскольку они разошлись во мнениях именно в вопросе определения того, что причитается адмиралу. Затем Колумб удалился, несколько утешенный, объяснив себе, что король не смог окончательно уладить это дело, пока в королевство не прибыли наследники престола Кастилии, дон Филипп и донья Хуана[431]. О том, что могло произойти между собеседниками в подобном случае, свидетельствует отрывок из письма Колумба Фердинанду, вероятно датированный примерно этим временем[432]. Она начинается с уже знакомого утверждения Колумба о том, что «Господь Бог послал меня сюда чудом, чтобы я служил Вашему Высочеству». Далее следует неблагоприятное сравнение короля Фердинанда с королем Португалии Жуаном II, который «взял на себя личную ответственность за вопросы, связанные с исследованиями, вместо того чтобы делегировать их кому-то еще». Неявная клевета была высказана в адрес епископа Хуана де Фонсеки, чье вмешательство никогда не было по душе Колумбу. Адмирал продолжил бестактным напоминанием о своих предполагаемых возможностях службы у других покровителей, прежде чем вернуться к настойчивым заявлениям о том, что «мое дело… как будет доказано, является тем, на что я всегда претендовал». Дальше в основном повторяются претензии Колумба к конкретному выполнению всех предполагаемых обещаний своих покровителей. Заканчивает письмо следующая фраза:
«И если ко мне вернется Ваша благосклонность, Вы можете быть уверены, что я стану служить Вам эти несколько оставшихся дней, которые наш Господь дарует мне прожить, и что я надеюсь на Него, поскольку чувствую в своем сердце и, кажется, знаю наверняка, что то служение, которое я должен совершить, прославится в сто раз больше, чем то, что я совершил до сих пор».
Конфронтация с медленно угасающим Колумбом – больным, умирающим, назойливым, одновременно докучливым и тщеславным – вряд ли была приятна королю. Настойчивая уверенность Колумба в его избрании свыше могла раздражать, его воспоминания о возможности работать на других монархов могли быть истолкованы как скрытая угроза, его обещание оказать более славную службу в будущем вряд ли заслуживало доверия. Эти темы в последних обращениях адмирала к своему покровителю, вместе с новым заявлением о его убежденности в том, что он с самого начала был прав в отношении своих открытий, дают представление о том ментальном убежище, куда удалился Колумб: неисправимо самодовольный, непримиримо дерзкий, недоступный разуму.
В то же время, сознавая приближение смерти, он смирился. На полях заключительной страницы своего сборника пророчеств он написал, вероятно в последние месяцы своей жизни, длинное стихотворение, относящееся к самому себе. Он так и не закончил переписывать его набело[433]. Написанное в форме баллады и нравоучительное по содержанию, стихотворение напоминает популярный при дворе Фердинанда и Изабеллы жанр нравственной философии в стихах, на котором специализировались писатели из числа францисканцев[434]. Его квиетизм[435], стремление к достижению божественного спокойствия нарушается некоторыми излюбленными навязчивыми идеями Колумба – злобой его врагов, сведением счетов с «Кесарем»[436]. Каждый стих начинается с латинского термина; прочитанные последовательно, они составляют предложение: Memorare novissima tua et in aeternum non peccabis. В Средние века это изречение связывалось с образом святого Иеронима и понималось как призыв к покаянию: его можно перевести как «Во всех делах помни о конце твоем, и ты никогда не согрешишь». Для Колумба эта фраза в контексте несет иной, торжествующий и самодовольный смысл, который я попытался донести в переводе того, что фактически является эпитафией самого Колумба. Термины, первоначально написанные на латыни, пишутся с заглавной буквы. Они образуют то, что для автора было изречением, относящимся непосредственно к нему самому. Все стихотворение выражает настроение, с каким Колумб приближался к своему концу:
ПОМНИ, Человек, во время
Испытаний, кто б ты ни был,
Будь тверд перед Богом
Без отречения,
Если ты захотел быть в свое время
Вместе с Ним в бессмертии.
Мы все увидим наш конец в смерти,
Подумай, как подготовить все, что
Нужно для выполнения последней
Задачи, когда придет время
Плыть по этому морю.
НЕСЛЫХАННЫЕ ДЕЯНИЯ
Совершались святыми угодниками
Снова и снова,
