лифта уголок живых цветов, аквариум с рыбками, канарейка в клетке. Прыгает птаха с ветки на ветку, посвистывает россыпью. Спина жёлто-зелёная с тёмными пестринками; грудь и горло жёлтые, а голос чистый-чистый. То, как колокольчик, то, как у овсянки.
Под старым фикусом с широкими листьями сидит мальчик. Русые волосы, худощавого сложения, хороших родителей. Обхватив руками колени, он сидит отрешённо и беззвучно плачет. Слёзы катятся по щекам, лицо мальчика неподвижно и отрешённо.
От жалости у Говарда защемило внутри, сдавило горло. Рон присел возле парнишки, погладил по голове.
– Не плачь.
– Я не плачу, дяденька. Слёзы сами катятся.
– Горюешь чего?
– Маму вспомнил… – сказал мальчик и приткнулся к Рону, заплакал снова. – Мама умерла, а меня привезли сюда жить.
– С кем ты здесь?
– Один я. Ещё со мной Светка. Мы из Москвы.
– В пансионате что делаешь?
– Живу. Пансион на четвёртом этаже. Там другие ребята есть. Мне хорошо. Воспитательницы меня жалеют, занятия разные проводят, читать учат. Еда здесь вкусная. Ешь, сколько влезет. Никто не закричит: «Хватит жрать!».
– Там, где жил раньше, кричали?
– Кричали… И били, если позволял себе лишнее.
Говард удивился тому, что в Доме последней ночи есть, оказывается, приют для детей. Это насторожило: кого отбирают сюда, по какому принципу?
– Тебя как звать?
– Юра… Юра Старыш. Вообще я из Молдавии, но потом с мамой переехал в Москву. В Молдове голодно стало, все знакомые подались на заработки. Дедушки да бабушки присматривали за огородами.
– Отец у тебя… – Говард не подобрал слов, чтобы спросить об отце. Жив он, умер, а может, бросил семью.
– Папка раньше уехал на нефтепромыслы в Сибирь. Потом мы… – Мальчишка всхлипнул и не сдержал слёзы.
– Успокойся. Постараемся разыскать твоего папу.
– Правда, дядя… Как вас зовут?
– Дядя Рон. Так и зови меня.
– Правда, дядя Рон, мы разыщем папу?
– Обещаю, малыш. Только ты пока об этом помалкивай. Пусть будет маленькой нашей тайной. Договорились?
– Договорились, дядя Рон.
– Расскажи мне о себе, – попросил Говард.
– Что рассказывать? В Москве мы жили с мамой хорошо. Мама продавала фрукты на Черкизовском рынке, а я оставался дома с бабушкой Паней. Мы у неё снимали комнату. Бабушка добрая, и была довольная, что мы у неё живём.
Но однажды мама не вернулась с работы. Бабушка Паня сказала, что у мамы случился сердечный приступ, её увезла с рынка «Скорая помощь». В больнице мама умерла, и её похоронили. Мне маму так и не пришлось видеть. Бабушка отвела меня в полицию, а оттуда дяденьки отправили в детский дом…
В приюте жилось одиноко и грустно. Так грустно… По ночам вспоминал маму и плакал. Дежурившая тётенька переворачивала меня на другой бок и кричала, чтобы закрывал глаза и спал.
Немного освоившись, убежал из детского дома. Перелез через забор, и пошёл в город. Никому не нужный, научился попрошайничать. Стыдно просить, говорила мама, но когда не ешь день и два, стыд уходит.
Ночевал, где придётся. Иногда из подъездов, где тепло и тихо, прогоняли дворники. По разговору дяденек, их добрым лицам понимал, что жалеют меня, но находятся в безвыходности. Искал место для житья в подвалах или на чердаках. На чердаках лучше, хотя очень страшно. Успокаивали воркующие голуби. В одну из ночей прибилась ко мне кошка. Серенькая, трётся ласково об ноги. С кошкой было спокойно, она тёплая и мурлычет, мурлычет…
При жизни Елена Старыш мечтала родить второго ребёнка, мальчика или девочку. Но колхоз, в котором работала с мужем, развалился, семья едва сводила концы с концами. Не выдержав, муж Елены завербовался на нефтепромыслы под Ханты-Мансийском.
– Денег скоплю на жизнь, не то здесь с голодухи помрём. Сына жалко… Ты потерпи, – говорил жене. – Потерпи… Обустроюсь, помогать вам стану…
Не засиделась на родном подворье и Елена, поддалась на уговоры знакомых, из числа тех, кто нашёл место на строительстве домов в Москве, кому повезло с работой в Подмосковье. Заколотила домик, в котором прожила столько лет, и уехала, купив билет на поезд.
Устроилась на Черкизовский рынок продавцом овощей и фруктов. И складывалось вроде: зарабатывала, грех жаловаться, и ребёнку каждый вечер приносила яблоко или грушу, кулёк черешни. Комнату сняла у одинокой старушки. Она и за мальчишкой присматривала, пока Елена торговала. Жила Елена и надеялась, что муж откликнется, узнав новый адрес жены, заживут снова семьёй.
В разгар рабочего дня свалил Елену сердечный приступ. Ударило в грудь что-то острое, вздохнуть не могла. Посиневшая, завалилась возле прилавка… Соседки переполошились, вызвали в суматохе «скорую».
Отвезли Елену Старыш в больницу, где она и скончалась, убиваясь до последней минуты за родненького сыночка. Повторяла в полузабытьи:
– Дитятко моё… как без меня… Господи, сжалься над ним. Он такой маленький…
– Успокойтесь, – упрашивал врач, готовясь к операции. – Вам вредно волноваться. Успокойтесь…
– Сжалься, Господи!..
Поскольку с пропиской у Елены оказалось не всё ладно, а из родни никто не откликнулся, отвезли покойницу на тихое дальнее кладбище. Мальчика полиция отправила в детский дом.
Долго там Юра не задержался, сбежал. Каким-то чудом по известным ему приметам разыскал дом бабушки Пани. Старушка дала мальцу поесть, поплакала, и приютила на ночь. Утром выпроводила за дверь. Юра долго толкался на лестнице, всё надеялся, что бабушка выйдет и заберёт его, но напрасно. Наплакавшись, ушёл Юра, невинная душа, куда глаза глядят, пополнив кочующую по городу армию потеряшек.
Поначалу бродяжничал на том же Черкизовском рынке. Сердобольные женщины, многие и сами оставили где-то детей на попечении стариков – родителей, жалели парнишку, давали поесть. Поманит какая, усадит под прилавком на пустой ящик, разложит на газете бутерброды, подаст кружку с горячим чаем.
Поест Юра и уходит. Спал, где повезёт. Забьётся в тёмное место и дрожит, как брошенный щенок. Постепенно свыкся с такой жизнью, раздобыл на свалках тёплую одежду, ботинки, шапку и колесил по Москве от вокзала на вокзал.
На Казанском Юра познакомился с Костей Понягиным. У Кости жизнь тоже пошла наперекосяк. Отчим постоянно приходил домой пьяный, бил мать, а Костю ненавидел, и вымещал на нём злость за любую незначительную провинность.
Однажды за ужином Костя ел варёную картошку, ничего больше в доме не имелось, и по неосторожности уронил половинку картофелины на пол. Отчим схватил стоявшую на столе кастрюлю, и огрел ею пасынка по голове. Краем кастрюли Косте оторвало пол-уха. Выскочив из-за стола, парнишка бросился наутёк.
В аптечном пункте женщины перевязали рану, и отпустили Костю на все четыре стороны.
Костя Понягин был на два года старше Юры, городскую жизнь познал, лиха нахлебался – взрослому хватило бы сверх головы. И
