то, что делает босс…16
— Я не верю, что какое-нибудь произведение искусства когда-либо сможет сравниться с твоим лицом17, — шепчу, подражая Кайли Миноуг.
— Когда я вижу тебя, у меня не хватает слов, чтобы сказать…18
Боже. Такое чувство, что он поёт для меня. И… это «Красивая» Эйкона?
Я так взволнована и вовлечена в ситуацию, когда внезапно вспоминаю о том, как его потеряла, что выбираю медленную грустную песню The Fray:
— Где ты был, когда всё рушилось… Все те дни, что я провела у телефона…19
Он отвечает строками из Guns N’ Roses — Sweet Child o’ Mine:
— Я ненавижу смотреть в эти глаза и видеть даже каплю боли…
Меня внезапно захлёстывают эмоции, такие же, как и Рианну в Take a Bow:
— Что ты скажешь на шквал аплодисментов… овации стоя…?
Он проводит серебряным кольцом по моей нижней губе точно так же, как Реми ласкал губу Брук, и почти шёпотом поёт:
— И ты можешь сказать всем, что это твоя песня…20
— Я разваливаюсь на части, я едва дышу… — тихо продолжаю песней Broken Lifehouse.
А потом низким и ровным голосом вступает он:
— Милая, дорогая, пожалуйста, если ты когда-нибудь почувствуешь, что ты ничто, то знай — для меня ты офигенно идеальна21.
Идеальная песня Пинк, исполненная его мужественным голосом, заставляет меня остановиться. Я ни о чём не могу думать, потому что понимаю, что мне поют серенады, но чувствую себя обвинённой в том, что неосознанно собрала свои чувства в случайные песни и случайные слова и смешала их с его чувствами.
Он наблюдает за мной, ожидая, что произойдёт дальше.
— Здесь и сейчас, — с искренней улыбкой поднимает он глаза к небу, затем переводит палец с меня на себя. — Нет ничего лучше. Лучше этой песни и быть не может. Я мог бы так петь весь день и быть на седьмом небе от счастья.
— У тебя есть рога, Кенна, твоей ноги никогда не будет в раю.
— Тем больше причин, по которым мне нужно найти свою собственную маленькую версию рая здесь, на земле, — ухмыляется он, когда мы снова направляемся к машине, и смотрит на меня своими сладкими волчьими глазами.
— Знаешь, песня пишется для одного исполнителя. В дуэте… — задумчиво произносит он, пока наши ноги бредут по тротуару, — …у каждого певца своя роль. Каждый знает, что хочет сказать. Но когда ты миксуешь, то берёшь песни, созданные каждая отдельно друг от друга, и смешиваешь их. И хотя они должны звучать отдельно, вместе — это полное безумие, не имеющее никакого смысла, но каким-то образом всё получается.
Я срываюсь и бегу мимо него вниз по улице.
— Стой, что случилось? — говорит он.
— Я не могу этого сделать.
Маккенна останавливает меня и разворачивает к себе.
— Нет, ты можешь, Пинк. Ты можешь это сделать.
— Когда я с тобой, меня это разрушает! — кричу ему в лицо.
Он пристально смотрит на меня и обхватывает плечи. В душе поднимаются гнев, разочарование и любовь — да, любовь! — но мой голос слаб и несчастен.
— Чего ты хочешь, Маккенна? Чего ты от меня хочешь?
Он сжимает челюсти и смотрит на меня глазами, которые кричат о своей муке.
— Однажды у меня было твоё сердце, Пинк, и этого было недостаточно. Теперь у меня есть твоё тело, но этого тоже недостаточно. — Маккенна держит моё лицо, чтобы заставить меня смотреть ему в глаза, и требует: — Я хочу твой разум, твои мечты, твои надежды, твою грёбаную душу. Я хочу всё это.
Чувствую себя так, словно только что проиграла битву.
Чувствую себя… разрушенной.
Я обманываю себя, что ненавижу его, но я не испытываю к нему ненависти. То, что я чувствую к нему, неизменно и неудержимо. Ничего в моих чувствах к нему не изменилось — изменились другие чувства. Раньше я была в восторге от любви к нему. Я чувствовала себя цельной, взволнованной, счастливой оттого, что была полна ожиданий. Потом он ушёл, и я возненавидела чувство любви. Это разъедало меня, разъедало изнутри, преследовало. И вот я здесь, думая, что могла бы найти успокоение, деля с ним постель. Поцелуи. Узнавая больше о нём и о том, что он делает. Мне это слишком нравится.
Я не могу обманывать себя, обвиняя его в своих ошибках. Не могу обманывать себя, обвиняя его в том, что я не могу его забыть.
Мой гнев был маскировкой. Но теперь он сорвал с меня маску.
И я… Люблю… Его.
До сих пор. Всегда любила и всегда буду любить. Я люблю этого мужчину — этого бога рока — так же сильно, как барабанщик любит игру на барабанах. Но мне ясно, что мы никогда не сможем быть вместе, даже если произойдёт чудо, и он сможет полюбить меня в ответ и быть верным только мне. Даже тогда это никогда не сможет сработать.
Никогда.
Он не в курсе, он не имеет ни малейшего представления. Но я-то знаю.
— Ты не можешь получить всё, — шепчу я, молясь, чтобы он не услышал дрожь в моём голосе. — Ты всё это уже забрал. Ты забрал всё, и теперь мне больше нечего отдавать.
— Послушай меня, — тихо говорит Маккенна приказным тоном, заставляя меня поднять взгляд на него, на его лицо, выражающее непреклонную решимость. — Женщина, которую я вижу сейчас, — не ничто, она — всё. Всё. Ты тоже сломала меня, Пинк. Мы… оба сломаны.
Он лезет в карман джинсов, и я удивлённо моргаю, когда вижу кольцо, которое он протягивает.
Его кольцо-обещание.
Это кольцо-обещание?
Что ты мне обещаешь?
Себя.
В желудке скручивается тугой узел, когда я вижу знакомое кольцо из жёлтого золота с крошечным бриллиантом в центре, удерживающимся шестью закрепками и словно умоляющим о внимании.
— Не надо, — шепчу я.
Он сжимает челюсти.
— Пандора, я оставил тебя не потому, что хотел этого. Я ушёл, потому что был вынужден.
— Нет. Неправда.
— Я, блядь, был вынужден. А если ты мне не веришь, то можешь пойти и спросить свою мать.
— Что? — Слёзы застилают глаза. — Какое она имеет ко всему этому отношение?
— Она никогда не хотела, чтобы мы были вместе, детка. Уверен, для тебя это не новость.
— Это совсем не значит, что ты должен был дать ей больше власти над нами, чем она уже имела надо мной.
— У неё была власть над моим отцом. Над его приговором. — Его лицо становится каменным, а голос — жёстким от ярости. — Она предложила сократить ему срок, если я оставлю тебя в покое.
