Перевернутая мебель, лучившаяся зубьями щепок и кусками пластика; изодранная в клочья материя, что разноцветными пятнами устилала погром; техника, вывернутая наизнанку, и россыпи электронных деталей в самых неожиданных уголках. От погрома пахло горелым, столь же мерзкий запах исходил от стен, располосованных трехрядными следами. Чьи-то лапы, наделенные силой, вскрыли декоративные панели. Досталось всем, за что свидетельствовали лужицы крови — обильно фиолетовые и красновато-бурая, подсохшей дорожкой утекавшая под расколотую надвое тахту.
— Ну… как? — На пороге расположилось семейное трио. Их лица светились одинаковым страхом.
Димп не оглянулся. Сознания коснулся неясный отголосок постороннего присутствия. У доброй половины обломков контуры светились чернотой, спектральным обсидианом, густевшим у потолочной плоскости. Тьма мерцала отвратительной пленкой, за которой таилось нечто страшное; провал, откуда нет возврата… Память услужливо напомнила, сколь ужасна и тосклива дорога за гранью.
Николай повернулся к Гранатовым:
— Вряд ли смогу помочь…
— Нет, — вздрогнул Сергей и сгорбился. — Ты не вправе отказаться.
— Еще раз? — Охотник внезапно разозлился. Им пользовался каждый кому не лень. А он просто устал им отвечать.
— Ник… — Гранатов не договорил.
— Па, я поговорю с ним, — перебила деда Татьяна. Она шагнула вперед и остановилась, удерживаемая рукой отца. — Пусти, он не опасен. Только… вы идите на кухню.
— Идем. — Мар подчинился. Вторым феноменом явился уходом Сергея. Их доверие напрягало.
Двое, растерянный Ник Рос и тринадцатилетняя девочка, сблизились на расстояние метра. Первый и не подумал нагнуться — ни к чему. Он не хотел слушать и говорить не хотел тоже.
— Я Таня. Дочь Эдэи.
— Знаю.
— Посмотри на меня… Пожалуйста.
— Чет не хочется.
— Даже если мама вернется, все изменится. Она и папа разведутся. Скрывают, конечно, но я же вижу… причина в тебе.
— Ненавидишь меня?
— Должна. Но не буду. Поможешь?
Николай вздрогнул от внезапной судороги мышц. Татьяна коснулась его руки.
— Мне не хватает мамы…
— Скажи отцу и деду, чтобы не заходили сюда. Теперь марш.
С минуту Охотник стоял неподвижно. У дочери глаза и манеры Эдэи, как подсказала поскудная память. Но замер не поэтому — готовился к истовой попытке добровольно уйти в разряд призраков, волевым импульсом разорвать связь с реальностью и устремиться к цели — черному пятну наверху. Эдэя там — такова вера.
Физическая оболочка конвульсивно содрогнулась.
Рвутся нити, затухает биение пульса…
Вряд ли кто пробовал; он первопроходец… Ему привычно больно: в пламени и льде, в страхе и смехе…
Последний звон последней струны.
Пальцы Охотника загорелись радугой — чистой гаммой цветов, что поглощала тело, выбрасывая за грань.
— Кранство! — Гранатов резко обернулся. Не показалось: из гостиной в коридор пали цветовые всполохи — перечеркнули паркет, сотворили теневой частокол…
Оттолкнув сына, Мар рванулся к источнику света, ворвался в комнату…
Гостиная пуста.
***
Крючок проглочен.
За пеленой тьмы, сквозь которую пробился Николай, отсутствовала привычная бездна с тремя дверьми. По ту сторону барьера ждали тысячи призрачных цепей, чьи окончания холодно поблескивали рыбацкими крючьями, цеплявшимися за димповский образ. Призрачную плоть пробили сотни игл — болезненным рывком бросили в полет через граненные дебри перехода.
Металлические звенья смазывались в движении, скрежетали, подтягивая Охотника к багрово-черному облаку.
Распятый крючьями Николай пробил финальную преграду. Облако схлынуло, расступилось бесконечностью — пространством, которое трудно назвать миром.
Безбрежная равнина — ни песка, ни гальки, ни пыли — сплавленной массой тянулась покуда хватало глаз. Распростерлась серой пленкой, ограниченной далекой линией горизонта. Черной каймой соединенных сфер, откуда проистекала тьма — стелилась клубящимися лентами над царством серости.
Воздух горек и затхл. Равнину, точно сыр, изъели сотни отверстий — источники рассеянного красноватого свечения, чью жуткую пульсацию дополняли бесформенные клубы плотного мрака, витавшие от одной ямы к другой. Пастухи безликого стада. И хлысты, бьющие в глубину белесыми росчерками молний — некто под ними нуждался в постоянном присмотре…
Секундное зависание меж двух темных глыб заставило Николая передернуться. Мыслей коснулся мертвецкий холод… И неведомая сила швырнула димпа вниз. Вокруг ребристая скальная гряда — амфитеатр, сотканный из трещин, каменных подтеков и курящихся сизых дымков; у ног — россыпи камней, местами раздвинутые отлогими холмами породы, напоминавшей лаву. Запустение, одиночество и тишина; чадящие небеса…
Шорох за спиной.
Смазав общую картину в ураганном приземлении, димп твердо встал на ногах и развернулся. Одиночество исчезло, поглощенное человеческой фигурой в черном костюме тройке, довеском которому выступали лакированные ботинки, трость и золотая печатка на правой руке. Принадлежность к мужскому полу не вызывала сомнений — ярко-зеленые глаза, бронзового оттенка худощавое лицо, телосложение эстета и тонкая улыбка.
Мужчина средних лет приветственно взмахнул тростью.
— Рад встрече э-э… — Неизвестный уставился на тучи, скользящие по зубьям скал. Кивнул. — Ник Рос. Николай…
— Что за место? — Охотник неопределенно повел рукой. Догадки присутствовали и ни одна не радовала. Редкие пейзажи столь мистически зловещи.
— А хрен знает. Место выбирал не я. — Мужчина пожал плечами. — Но согласен, пробирает.
— Издеваешься?
— Немного. — Зеленоглазый скупым жестом возродил из небытия белый столик на витых ножках и два удобных, столь же белых кресла. Следом возникли чашечки горячего кофе, разделенные плетеной вазочкой с круассанами и блюдцем с маслом. На фоне каменного пустыря сервировка смотрелись броско.
С добродушной ухмылкой мужчина занял дальнее от Охотника седалище. Пристроил трость у подлокотника, склонил голову набок и уведомил:
— Не комплексуй, иллюзия добротная, давно практикую. Присаживайся, в ногах правды нет…
— Кто ты?
— Зачем тебе мое имя?
— Для занесения. — Николай принюхался. Обворожительно пахло кофе. — Я чет не в духе для игр.
— Справедливо. — Незнакомец приложился к чашке. — Ты знаешь, у времени есть спорное качество — оно щедро на имена. Чем дольше следуешь пути, тем больше меток получаешь. Тебя называют, кличут, зовут, упоминают, клеймят… Опомниться не успеешь, как обрастешь именами. Да все памятные, сообразные моменту… Выбирай и явись… И знаешь, в чем прелесть? В самой возможности выбора. Так что зови меня Вариант.
— Не звучит, — выдохнул Николай на волевом. Он предчувствовал опасность и, что хуже всего, не мог ее классифицировать.
— Я проявляю вежливость, Ник.
Справляясь с неизбежностью, Николай глотнул кофе. Действительно, неплохо.
— Если уж мы ведем светскую беседу, полагаю последуют объяснения? — Он откинулся на спинку кресла.
— За тем и собрались, — поощрительно улыбнулся Вариант. — Уверен, глупцов она не пестует. Ответы перед тобой… Ты побереги чашечку-то, она одна. Я объясню, но профдеформация обязывает. Откровенность скучна.
Николай поморщился. О некоторых откровениях предпочтительней не знать. Если есть выбор…
— Ты прав, выбора у нас нет. — Мужчина успокоительным жестом пресек попытку Николая сорваться с места. — Наберись терпения, я дам даже больше положенного… Что они рассказали о природе твоей силы?
— Естественный импульс Средоточия, и далее по
