– Княжьей волей? – Кудим сунул подмышку связку берёст, почесал макушку. – Тогда не отворотится. Благо тебе, Глеб Новоградский. Так что о насадах, а? Не порешили еще. Причалы двигать, нет ли?
– Кудим, хороший ты мужик, мозговитый, но если сей миг не уйдешь, я тебе голову набок сверну и скажу, что так и было, – Чермный не шутил, злился.
Владка зажимала рот ладошкой, боялась смеяться громко.
– Как скажешь, княже, – Кудим поклонился и пошел, приговаривая: – Насады не считаны, причалы худые. За все одному хвататься, пуп надорвешь. Град без догляду порушится.
Глеб проводил тяжелым взглядом докучливого, а потом заметался меж дерев, выискивая:
– Да где ж ты? Ужель обманула, Влада? – брови изогнул печально, а вот того ведунья не снесла и бросилась к Чермному.
– Глеб! – летела к нему птицей, руки в стороны раскинула, едва не пела от счастья.
Добежать-то не успела: Глеб ринулся навстречу, подхватил и крепко прижал к груди:
– Где ж пряталась? – целовал теплую макушку. – Давно ль ждешь, Влада? Прости, торопился, да вот прилип ко мне…
Владка зажала его рот ладошкой, хотела слово молвить, а язык не послушался. Вздохнула раз, другой едва не заплакала, когда почуяла – целует Глеб ее пальцы.
– Глебушка, всегда ждать буду, – опамятовела. – Где б ни был, дождусь, – и наново замолкла.
– Давно бы так, – выговаривал, сиял улыбкой, ласкал горячим взглядом. – Владка, разочтись со мной. За все печали мои заплати. За все дни, что по тебе убивался.
– Разочтусь, любый, – потянулась обнять, провела ладонью по лицу дорогому. – Проси, что хочешь.
– Тебя попрошу, Влада. Моей стань, со мной будь. В моем доме живи, провожай и встречай. Люби крепко и жарко, – целовал Глеб гладкие щеки ведуньи. – Меня слушай и со мной говори. Для меня надевай очелья шитые, передо мной красуйся богатыми нарядами. Со мной смейся и мне улыбайся. Не таись от меня, не прячься.
– Как скажешь, князь, – принимала поцелуи горячие, цеплялась за шитую Глебову рубаху: подгибались колени, дыхание сбивалось и сердце выстукивало, словно выпрыгнуть хотело.
– Не смей, – Чермный ласковой рукой снял очелье богатое с Влады, кинул в траву высокую. – Я для тебя Глеб, а уж после князь. А лучше – любый. Скажи еще раз, окаянная. Сколь ждал от тебя.
– Любый, – шептала в горячие губы Чермного. – Единственный, – говорила и слушала, как колотится сердце Глеба, видела, как темнеют его глаза, как разгорается в них пожар.
Опалил князь взглядом и прижался губами к ее губам, не дал вздохнуть, не позволил руки поднять. Сам жадно тянулся обнять, ухватить за долгие солнечные косы. А уж после Владка и не разумела – то ли видение ее давешнее сотворилось, то ли иное что, но отрадное и сладкое до дрожи и вскрика.
Глеб тянулся к опояске Владкиной, снимал нетерпеливо, путался в завязках, но сдюжил и откинул подале звенящую связку оберегов. Замер на миг, а потом ухватил рукой за шею, потянул к себе и наново принялся целовать. Владке осталось лишь вздыхать, цепляться за широкие плечи Глеба да гнуться послушно в крепких руках.
Счастьем окатило Владу. Не сдержала долгого стона, когда почуяла на шее горячий и жадный поцелуй. Вспомнила сладость ласки от мужской руки, которую успела позабыть за две зимы с половинкой. С того и вовсе стыд обронила, толкнула от себя Глеба, сама распутала ворот бабьей рубахи, стянула ее с плеч, а миг спустя и вовсе скинула одежки в траву. Шагнула к любому, поцеловала так крепко, как только смогла и прошептала сбивчиво:
– Что ж медлишь? Зачем мучаешь?
– За тебя боюсь, Влада, – руки его метались по тугому телу, торопились приласкать и грудь высокую, и спину нежную, и шею тонкую. – Загрызу ведь…удушу… не отпущу – шептал, задыхаясь.
– Не отпускай…
Только и успела молвить. Глеб потянулся скинуть с себя рубаху; тянул быстро, трещала ткань крепкая. Владка взгляда не могла отвести от гладких плеч, от тугого живота Глеба, ждала и дышать забывала. Чермный не промедлил, подхватил ведунью и прижал спиной к шершавому стволу.
Владка охнула счастливо, когда горячий Глеб прижался крепко к нагому ее телу, будто прошелся шелком по груди, по животу. Хотела сказать, как люб он ей, как дорог, а не до слов стало. Любовь жаркая все смела, оставила лишь радость, дурман и сладость.
Сколь долго была Владка меж сном и явью – неведомо. Очнулась в траве, прижатая тесно к горячему Глебу. Дышала заполошно, хватала открытым ртом воздух. Бессильная, счастливая и одурманенная.
– Влада, – Глеб дернулся, ухватил за плечи. – Скажи, что явь это, что не волшба дурная. Не верю. Так не бывает.
– Не знаю, – только и смогла выдохнуть. – Если и ворожил кто, так уж точно не я.
– В глаза смотри окаянная, – подмял под себя счастливую ведунью. – Не врешь… Не врешь ведь, Влада?
– Дурной, – обхватила ладонями его лицо, целовала куда придется: в лоб, в щеки, в губы. – Дурной ты. Люблю тебя.
– А через кого я дурной? – едва не мурчал котом, тянулся за лаской. – Все ты, окаянная.
– Виновата, во всем виновата, – смеялась Влада.
– Поздно виноватиться, – Глеб потянулся целовать белую шею. – Люби теперь дурного…
Глава 36– Глебушка, просыпайся, – голос ласковый, мягкий. – Солнце взошло, любый.
Чермный жмурился и глаз открывать не желал: уж очень хорошо было лежать на мягкой траве и обнимать теплую Владку. Однако ж пришлось. Да не потому, что понукал кто, а потому, что хотел заглянуть в глаза жемчужные.
Увидел и замер. Влада светилась, согревала взором, нежила улыбкой ласковой и гладила по щеке. Косы ее солнечные щекотали грудь Глебову, да так отрадно, хоть пой.
– Не пойму, проснулся или сплю еще. Ответь, Влада, – прошептал тихо, а она наново улыбнулась и поцеловала легонько в губы.
– Не знаю, Глеб. Сама как во сне…
Глеб промолчал, обнял ведунью и принялся разглядывать. Все выискивал в ней чего-то, а чего и сам не разумел. Одно понял сей миг, да так ясно, будто на берёсте кто выцарапал – все, что стяжал в своей жизни, то из-за нее, ведуньи с окраины Черемысленского леса.
И воеводство, и стол Новоградский – все ради Влады. Не встреть он чужую жену на дороге пыльной, так и не было б мыслей ни о дружине своей, ни о княжестве. Не мог понять, как сдюжил, как осилил один: без рода, без подмоги и чужого совета. Не иначе любовь силой одарила…
– Что? Что смотришь так? – Влада всполошилась, принялась косы приглаживать. – Некрасивая?
И что ответить? Где слов набраться, как связать их и рассказать ей, что краше всех? Что лучше всех? Что других таких нет и не будет никогда?
– Влада, в одном твоем взгляде красы больше, чем во всей яви, – прошептал.
