не встретился, – возразил я.
– В этом-то и состоит прелесть сегодняшнего дня, Лукас, – сказал Финеас. – На самом деле внутри себя вы уже многократно выходили на бой с этим драконом. Тысячей разных способов. И вы тем не менее живы до сих пор и с каждым днем все ближе к исцелению.
И не успел я опомниться, как уже сидел в Большом зале кинотеатра «Мажестик», в кресле рядом с тем, в котором была убита моя Дарси. В груди у меня встрепенулся было ужас, как только погас свет, но я напомнил себе, что дверь в фойе охраняют Джилл, Бобби, Марк, Тони и Финеас, а вместе с ними Робин Уизерс, Джон Бантинг, Дешон Прист, Дэвид Флеминг, Джулия Уилко, Трейси Фэрроу, Хесус Гомес, Лакшман Ананд, Бетси Буш, Дэн Джентиле, Одри Хартлав, Эрни Баум, Крисси Уильямc и Карлтон Портер, и даже действующий губернатор штата Пенсильвания Сандра Койл. Мы все вместе собирались посмотреть потом наш фильм ужасов, который мне предстояло увидеть впервые, поскольку моя первая попытка закончилась нервным срывом в вечер премьеры, а потом я сам на себя наложил запрет на просмотр кино.
Экран осветился.
Первое, что я на нем увидел, – это рисунок того создания, которое выдумали мы с Эли, а под ним подпись: «Производство киностудии „Пернатое Чудище“». Потом на экране появился Эли. Он немного поправился, а также отрастил бородку, которая делала его немного похожим на второстепенного поэта-битника, но в нем по-прежнему различался наш мальчик, и мое сердце наполнилось радостью, как только я его увидел.
Глядя прямо в объектив, Эли заговорил. Он сказал, что его брат Джейкоб вошел в зал кинотеатра и расстрелял семнадцать человек, и одной из его жертв была жена бывшего воспитателя старшей школы, который работал с Эли над его душевным здоровьем. Потом он сказал:
– Я хотел бы рассказать вам, как мистер Лукас Гудгейм откликнулся на убийство своей жены, но вместо этого я вам лучше покажу.
Тут я начал сильно волноваться, как Эли собирается осветить тот факт, что я убил его брата.
Заиграла душещипательная музыка, и перед зрителем возникла освещенная оранжевым светом палатка, разбитая у меня на заднем дворе. Одного этого кадра оказалось достаточно, чтобы перенести меня из настоящего момента в другую действительность, во времена нашей с Эли совместной жизни, где он был мальчик Джеки Пейпер, а я – волшебный дракон Пафф. Я больше не находился в зале кинотеатра – я был внутри фантазии, созданной Эли для меня, в основном с использованием сцен, которые я снимал его телефоном. Голос Эли поверх музыки объяснял все то, что Вы уже и так знаете из моих писем.
Потом шли кадры, в которых Эли и я, вооружившись наперстками, нашивали перья на гидрокостюм; потом мы перебрасывались летающей тарелкой у меня во дворе – тут до меня дошло, что это Джилл послала ему съемку того времени со своего телефона, – потом я читал вслух книги по юнгианской теории, сидя в палатке; Джилл готовила что-то на кухне; мы втроем облизывали рожки, сидя перед «Морожено положено»; я и Джилл качались в любимом гамаке Дарси. Потом перспектива изменилась – это Эли сквозь щелку в двери шкафа в библиотеке снимал речь Иного Лукаса; внезапно все мы в костюмах дурачимся перед костюмобилем Арлен и Ривера; мы на съемочной площадке, в процессе гримирования; я тщательно прорабатываю свои реплики; Эли, в костюме чудища, обнимает меня; я перебрасываюсь тарелкой с чудищем – мне стало понятно, что снимал на площадке кто-то третий, потому что дальше я увидел себя, внимательно наблюдающего за Эли, который занят режиссерскими и актерскими обязанностями. У меня на лице при этом вид одновременно озабоченный и горделивый. Словно я беспокоюсь, чтобы с Эли все было в порядке и чтобы все относились к нему по-доброму. Даже как будто я веду себя как положено отцу. Дальше Эли вставил сцены с торжественных приемов, устроенных в честь труппы Марком и Тони. Но что меня больше всего удивило – это насколько часто на экране присутствовала моя улыбка. Я в каком-то смысле уверил себя, что все то время был несчастным и замкнутым, но фильм Эли демонстрировал прямо обратное.
В конце фильма камера была направлена на дверь моего дома, а голос Эли за кадром говорил: «Подумать только – могло так случиться, что я не разбил бы свою палатку во дворе этого человека». Потом дверь открывается, и я показываюсь на крыльце. Я широко улыбаюсь и машу рукой. Я не понимаю, когда бы я мог сделать это в своей настоящей жизни, и эта сцена не вызывает у меня в памяти ни малейшего отклика. Тут меня снова начинает пугать перспектива, что сейчас Эли заведет речь о том, как я убил его брата, но внезапно идут титры, и я понимаю, что он так ни разу и не упомянул это ужасное обстоятельство.
Когда включился свет, я закрыл лицо руками, потому что оказалось, что предыдущие пятнадцать минут я плакал. Понадобилось некоторое время, прежде чем я смог взять себя в руки, и я был благодарен своим друзьям, которые продолжали ждать меня в фойе. Прошло, как мне показалось, еще минут десять, и тут у меня в кармане зазвонил телефон. Я нажал на кнопку видеозвонка, и мы с Эли впервые за последние четыре года посмотрели друг другу в глаза.
– Судя по слезам, фильм получился отвратительный, – сказал он, но сразу улыбнулся, и его уверенная улыбка объявила мне, что Эли больше не мальчик.
Я путался в словах, но Эли пришел мне на помощь и взял большую часть разговора на себя. Он рассказал мне о премии, которую получил за фильм, и о полезных знакомствах, которые успел завести, и вообще поделился со мной разнообразными чудесными обстоятельствами, которые он сам для себя устроил в Калифорнии.
Потом он напомнил мне, что в фойе меня ждут люди и что он не станет меня больше задерживать, но хотел бы задать мне на прощание один вопрос.
– Чисто теоретически, если бы вдруг оказалось, что кто-то уже взял вам билет, – сказал он, – и кроме того случайно обнаружилось бы, что все ваши друзья, включая прелестную мисс Джилл, летят тем же рейсом, – как вы думаете, могли бы вы в таком случае посетить мой выпускной вечер?
Я кивнул и принялся перебирать в голове, кто же это мог купить для меня билет, но не успел как следует обдумать этот вопрос, потому что оказалось, что вокруг меня в Большом зале расселись зрители, и
