наружу. Супермаркет находится чуть дальше, на первом эта с другой стороны. И я отправляюсь в него за прокладками, это действительно может выглядеть смешно с какой-то стороны.
В магазине вместе с ними я беру кучу сладостей, потому что в такие дни её пробирает на аппетит. Я не разбираюсь в этом, поэтому скупаю всё на своём пути и через какое-то время возвращаюсь домой.
Как и говорила, Полина сидит вместе с отцом на кухне — немного съёжившись и держась за живот. Оставляя пакет на столешнице, я подхожу к ней и помогаю встать.
— Пойдём, принцесса, — шепчу ей на ухо. — Сделаешь все свои дела и ляжешь в постель.
— Пап, не напивайся больше, — даёт она распоряжение, целуя отца в лоб, после чего хватается за мой бицепс. — Стас, ты проследишь за ним?
— Конечно, я прослежу.
На ходу я забираю с собой пакет и отвожу её к ванной.
— Ты можешь возвращаться к папе. Он вроде как тебя ждёт.
— Я сделаю тебе грелку, принцесса. И ты пойдёшь спать.
Её неподдельная нежность слишком сильно умиляет меня. Опять, с огромным трудом я отраняюсь от неё и готовлю грелку с некоторыми обезбаливающими таблетками. В этой квартире есть всё, что может понадобиться для оказания первой помощи. Я не могу быть уверенным, что всего этого хватит в случае чего, чтобы оказать Леониду первую помощь, но это хотя бы усмиряет мою паранойю.
Даже моя необузданная, беспочвенная ревность по отношению к нему не должна быть причиной её страданий. С её отцом всё должно быть хорошо.
Принеся ей грелку и таблетки с водой в комнату, я помогаю ей приподняться, чтобы выпить лекарства. Вскоре она засыпает, убаюканная моими ласками и прикосновения. За всю жизнь я не помню, чтобы испытывал подобных нежных чувств к кому-то. Это просто отсутствовало во мне. Я жил только холодным рассудком, но никогда не сердцем.
Весь ближайший час мы с Леонидом пили всё, что было на столе, даже не закусывая и беседуя о моём бизнесе. После выпитой водки с виски, я возвращаюсь к Полине. Она лежит в своей небольшой постели, как мой собственный ангел, озаряя мне мой никчёмный путь своим ярким светом. Одеялом укрыты только ноги, к животу она прижимает грелку.
Мне даже не хочется беспокоить её своим вмешательством. Я мог бы простоять так всю ночь, наблюдая за ней, но желание прикоснуться к её телу сильнее.
Забираясь с другой стороны, я обнимаю её. Мои губы прирастают к обнаженному плечу.
— Ты совсем пьяный, — меланхолично замечает Полина. Если бы только алкоголь мог хотя бы на ничтожный процент заглушить мою одержимость, я бы не просыхал, чтобы стать хоть немного нормальнее.
— Я не пьяный, малыш.
— Нет, я чувствую. Не люблю, когда люди пьяные, они не контролируют себя.
— Ты больше не увидишь меня таким.
— Всё в порядке. Я не против алкоголя. Просто не в огромных количествах.
Она поворачивается ко мне, откладывая грелку назад и медленно расстегивая верхнюю пуговицу на моей рубашке.
— Ты всё ещё против того, чтобы я рисовала на заказ?
— Я не поменял своё мнение за один день, Полина.
— Тогда хотя бы не лезь больше в мой телефон. Мне неприятно, что ты настолько всё контролируешь.
Поглощающее меня желание полностью контролировать всё, что у неё происходит.
— Поклянись, что этого больше не будет.
— Я клянусь тебе.
— Ты клянёшься пьяным. Скажешь это, когда будешь трезвым.
Бедная девочка. Она думает, что отсутствие информации из её телефона как-то повлияет на мою адекватность. Но не понимает, что я ёбаный псих, то и дело мечтающих только о том, чтобы её глаза видели только меня, одного меня, никого, кроме меня.
— Если ты продолжишь следить за моим телефоном, то я буду делать так, что ты не сможешь это контролировать.
— Как ты это сделаешь, малыш?
— Ты не сможешь залезть ко мне в голову. Я смогу думать о ком-то другом и ты даже не догадаешься об этом.
— Ты хочешь проучить меня, принцесса, но поверь, если мне надо будет, я залезу тебе в голову. Я уничтожу каждого встречного мужчину, который хоть раз попался тебе на глаза.
Оперевшись ладонями на мою грудь, она поджимает губы.
— Это из-за тебя уволился Валентин Евгеньевич. Не говори, что нет. Не ври.
Её мелодичный голос полон осознания граничащей с тревогой. Я могу солгать вновь. Могу убедить её в том, что это не моя заслуга. Она поверит, потому что не захочет видеть во мне монстра, хоть в глубине души уже всё сама понимает.
Такая умная девочка.
— Ты увидел, как он общается со мной, как поправляет мой шарф и заставил его уволиться сразу же после этого?
— Малыш, твоему дорогому преподавателю очень повезло, что я его не убил, а лишь вежливо попросил больше никогда не попадаться тебе на глаза.
Выражения её лица меняется с каждой последующей секундой — ужас переходит в грусть, грусть в надежду, надежда полна отчаяния и разочарования — и это разочарование снова превращается в ужас.
— Ты не можешь так поступать, Стас. Уничтожать каждого, к кому ревнуешь. Прошу, не делай так. Мне страшно.
— Ты боишься меня?
— Нет, не тебя. Я не могу тебя бояться, потому что всегда вижу в тебе того мужчину, который защитил меня от всего мира. Я думала, что могу выдавать благодарность за любовь, но это не так. Я влюбилась в тебя. И я люблю тебя. Но мне страшно от осознания того, на что ты способен, если будешь поглощён своей ревностью.
— Я никогда не причиню тебе боль, Полина. Я не позволю тебе бояться меня или того, на что я способен. Но я убью любого, кто посмеет претендовать на тебя.
Она всё ещё расстёгивает пуговицы на моей рубашке, и прежде, чем разделаться с ними окончательно и снова провалиться в глубокий сон, она шепчет:
— Наверное, я изначально понимала, что это твоя вина, что он уволился, но боялась себе в этом признаться.
Наконец её пальцы останавливаются на последней пуговице. С лёгкостью и изяществом она стягивается с меня рубашку — я помогаю ей, приподнявшись. Она смотрит на меня где-то минуту, ничего не комментируя. Так тихо, словно вообще не дышит.
— Твоя ревность убивает меня.
Моя ревность убивает её. Убивает, даже несмотря на то, что я показывал ей лишь малую часть, стараясь сдерживаться.
— Я сделаю всё, чтобы моя ревность не погубила тебя. Даже если мне придётся сломать себя и наступить ногой себе на горло. Я сделаю это и всё что угодно, чтобы
