особо заинтересован в расшифровке. Что, конечно, бред. Иначе Максутов не прикладывал бы таких усилий.
— Пусть так. Как будут новости, дай знать. Я пока займусь следующей партией для самарцев. Ты говорил со стариком Ситниковым насчет Императора?
— Только начал, — ловко соврал я. — Но без какой-то конкретики.
— В данное время это даже неплохо, — кивнул Максутов. — А еще лучше, и не говори вовсе про Его Величество. Генерал-губернатор крепко обижен на него. А в следующий раз обмолвись, что всем занимаюсь я. Так будет более рационально.
— Хорошо. Я могу идти, Ваше Превосходительство?
Игорь Вениаминович пересыпал часть сульфаров, которая досталась от Ситникова и махнул рукой.
— Иди.
Я вышел, но меня не покидало ощущение какой-то неправильности. Словно что-то идет не по плану. Попытался еще раз проанализировать события произошедшего дня — нет, вроде все нормально. Если историю со всякими походами по чужим мирам, встречу с Экзархом и существование Полимарха можно вообще назвать обыденностью.
Просто обычные насыщенные сутки. В последнее время для меня — вполне рядовое событие. Подумаешь, какие-то твари, оскверненные черной магией, которые давно перестали быть людьми. Надо просто переспать с этими мыслями.
Как выяснилось, переспать предстояло совсем с другим. Так, по крайней мере, задумала еще одна приживала в моем доме.
Сначала все шло довольно обыденно. Извозчик довез до особняка Ирмера, где меня встретили домашние. Тетя лишь поинтересовалась, все ли хорошо, после чего пригласила за стол. К нам присоединились Илларион и соседушко, разве что Лада отсутствовала. После я наскоро помылся принесенной водой, предварительно выгнав Ильку, а уже когда собрался ложиться спать, понял, что мне что-то не нравится в комнате.
Вроде все на своих местах, но в то же время нечто нарушает привычную гармонию. Я кожей чувствовал напряжение. И что интересно, раньше такого не было. Что же изменилось?
Черт меня дернул заглянуть под кровать, где я обнаружил притаившуюся Ладу. Та, увидев меня, глупо заулыбалась.
— А я брошку уронила, когда убиралась, барин. Вот и залезла.
— Долго ты там ее искала.
Действительно долго, учитывая, что она, видимо, забралась туда, как только услышала о моем прибытии. Пропустила ужин, мое умывание, а в общем это около получаса.
Девушка с трудом вылезла, я все думал, как она вообще туда поместилась. Лада в этом смысле напоминала Вселенную, стараясь все время расширяться. Мне казалось, что годам к тридцати она станет размером с этот дом.
— А че это у тебя за шрам? — чуть ли не ткнула она вспухшую линию на животе.
— Шальная пуля зацепила, — я подхватил ближайшую рубашку. — Если ты нашла свою брошь, то можешь идти.
— Барин, я могу остаться.
— Усвой себе раз и навсегда, — начинал я багроветь от гнева. — Между нами ничего не будет и быть не может. Никогда! Ни при каких условиях! И если ты не поймешь, то вылетишь отсюда, как пробка из-под шампанского! Поняла?
— Поняла, — набычилась Лада.
Правда, не успела она выйти, как появился Илларион.
— Кричали, господин? А ты что тут делаешь, сиротская душа?
— Да вот барин, то поди сюда, то уйди, — пробурчала Лада с невинным лицом. — Разбери его.
И выскользнула вон, зараза такая. Вот, что ты с ней будешь делать? По-хорошему, замуж нужно выдать. Пусть другой человек мучается.
— Господин, вы уж Ладочку не портите, она ж у меня доверчивая. Любой обидеть может.
— Это точно, — хмыкнул я.
— Если бы я не приглядывал… — продолжал Илларион, не поняв моего сарказма.
Я уж не стал говорить, что наблюдатель из него вышел так себе. Чего зря его расстраивать?
— Я тебе даю честное благородное слово, что не притронусь к Ладе ни при каких обстоятельствах.
Обещания, которые нетрудно выполнить, давать легко и приятно. Слуге «благородного слова» оказалось вполне достаточно. Он удовлетворенно кивнул и собрался уж уходить. Но я его остановил.
— Илларион, подожди, ты при старом хозяине долго же находился.
— Пятый десяток разменял, — согласился слуга.
— И, возможно, письма видел его почерком написанные или другие документы, так?
— Всякое видел, — не отпирался тот.
— Погляди сюда, может, ты замечал нечто похожее…
Я потянулся к заплечному мешку и вытащил дневник Ирмера. Раскрыл его посередине и отдал дневник слуге. Илька подслеповато сощурился.
— Вот здесь, — ткнул он мне, — этой закорючкой он обычно «т» изображал. Вроде так быстрее. Эта линия волнистая вместо «ща».
— Замечательно.
Я схватил со стола листок и написал на нем две буквы. Осталась тридцать одна.
— А не сохранилось никаких документов, писем? — спросил я.
— Документы стряпчий составлял в последнее время. А письма… перед самой смертью мне писал, да Самарину. Велел отнести.
— Это же просто отлично!
Мне даже стало стыдно за свою тупизну. Почему я раньше не спросил об этом? Ведь понятно, что Ирмер мог дать какие-то наставления ближайшему кругу относительно меня.
— Илларион, ты сохранил то письмо? — спросил я негромко, стараясь не спугнуть удачу.
— Конечно, сохранил, господин. Принесть, что ли?
— Будь так любезен, — проявил я все самообладание, чтобы не заорать.
Спустя пять минут я сидел за письменным столом, в рубашке на голое тело, кальсонах для сна и босой.
«Илларион, за те годы, которые мы знаем друг друга, ты стал для меня верным помощником. Так выходит, что мои часы сочтены. Однако для моего преемника это лишь начало. Я пока сам не знаю, верен ли оказался мой выбор, в душе этого мальчика много светлого, но там есть и тьма. Очень надеюсь, что мои усилия не окажутся тщетными. Тебя прошу об одном — служи ему так же верно, как служил мне».
Далее шла витиеватая подпись Ирмера.
Письмо было довольно сентиментально. Я даже на мгновение растрогался, особенно про вот это «свет и тьму». Черт знает, как и что старик разглядел во мне, но выходило, что относительно своего дара и меня у него были действительно серьезные намерения.
Однако сейчас меня интересовало более существенное — закорючки в письме. Несмотря на каллиграфический почерк, было видно, что Ирмер довольно сильно торопился. Некоторые буквы едва заметно скакали, что вообще-то дворянину несвойственно. Он будет писать в горящем танке на спине раненого товарища, но все каллиграфия окажется на должном уровне.
Тут же мне стало понятно, что Ирмер торопился. Потому заменял несколько длинных строчных букв короткими закорючками.
