что ничего такого не было? Как иначе я смогла бы жить дальше? Потом запись продолжилась. Наверное, я переменила тему”.
— А в какой стране ты живешь?
На пленке сохранился и еще более неприятный эпизод. Сэра всегда гордилась тем, что понимает все тонкости русского разговорного языка. Но в тот день ей стало ясно, что она заблуждается. Ее ошибка дорого стоила Ване — сама того не желая, она нанесла ему ужасный, болезненный удар. Переезд в другую страну захватил Ванино воображение. Он, у которого не было ничего своего, восхищался тем, как много всего у Кэтрин. Видимо, в его сознании обладание вещами каким-то загадочным образом связывалось с возможностью последовать в другую часть света.
— А Катя собрала свои игрушки?
— Да. Все ее игрушки уже на пути в Иерусалим.
— Кто их увез?
— Сначала они поехали на грузовике, потом поплывут по морю на пароходе, а потом, наверное, опять поедут на грузовике.
Некоторое время Ваня обдумывал услышанное, а потом задал один из своих неожиданных вопросов:
— А гвозди ты тоже увезешь?
Сэра решила, что Ваня спрашивает об игрушках, которые она привозила ему в дом ребенка и которые каждый раз исчезали без следа, стоило ей выйти за порог.
— Мне кажется, их тоже лучше увезти, а то опять потеряются, — не подумав, ответила она.
“Только просматривая пленку, я поняла, что он совсем не то имел в виду. Он спрашивал, увезем ли мы в Иерусалим свои гвозди. Мне бы сразу догадаться! Я могла бы сказать, что оставлю их для него у Вики. Но тогда я была как глухая. И даже не почувствовала, что, лишая его маленьких блестящих латунных гвоздиков, отбираю у него то, что после потери мамы, второй семьи, машины и квартиры, оставалось для него самой великой драгоценностью, напоминанием о том времени, когда он был одним из нас”.
Ваня промолчал, но на пленке видно, что он разом утратил весь свой апломб. Ты — собственность государственного приюта, словно напомнила ему Сэра. Он сразу заволновался. Галина будет ругаться, что к нему опять приходили посетители. Действительно, сотрудники дома ребенка не одобряли наплыва визитеров к Ване: это мешало спокойному течению жизни в шестой группе.
У Сэры была с собой шоколадка “Милки уэй", и Кэтрин разделила ее между Ваней и Юлей. Ваня ел ее, не снимая обертки.
— Ничего, если я испачкаюсь? — испуганно проговорил он.
Определенно подобное “преступление" могло стоить ему больших неприятностей.
Потом Ване захотелось пойти посидеть в машине. Впрочем, этому мешали два обстоятельства. Первым была сварливая Галина. Вторым — Ванино нежелание бросать в одиночестве Юлю.
— Я спрошу разрешения у охранников, — придумал Ваня. Тем самым он как бы брал ответственность на себя, уберегая нас от гнева Галины.
Спустя много лет он рассказывал, как Галина через всю комнату тащила за волосы Юлю, когда та случайно намочила штанишки.
В тот грустный день счастливое прошлое кусочек за кусочком исчезало из его жизни, но не позаботиться о Юле он не мог.
— Давайте возьмем ее с собой, — настаивал он. — Только она не может ходить. Ее надо на руках отнести. — Он повернулся к Юле. — Мы тебя тоже посадим в машину. Погуляем немножко и принесем ее назад, а то ей одной тут скучно.
Нет, бросить в одиночестве подружку он был не в силах.
— Ей будет очень скучно! Надо взять ее с собой! Так мы и сделали.
Настал день прощания. Утром Сэра привезла ему подарок — альбом фотографий, запечатлевших Ваню в доме ребенка, в Филимонках, в больнице. Здесь же были снимки людей, которые его навещали, включая Вику и ее маленького сынишку. Сэра полночи подписывала фотографии, забыв, что должна упаковать оставшиеся вещи. Хорошо еще, что соседка на всякий случай заглянула в шкаф, обнаружила висящие на плечиках платья и быстро покидала их в чемодан. Машина, которая должна была везти их в аэропорт, уже стояла у подъезда.
Сэра до сих пор убеждена, что хуже момента для отъезда из Москвы выбрать было невозможно. “Мне не хватило времени. Четыре года я воображала себя членом благотворительной группы, а на самом деле была супругой журналиста, сопровождавшей мужа: визы и жилье нам предоставлял работодатель Алана. Остаться я не могла”.
Ваня сидел на скамейке и выглядел очень хорошеньким. Волосы у него давно отросли и теперь вились красивыми локонами. Его нарядили в рубашку и джинсовый полукомбинезон, прежде принадлежавший Кэтрин. На короткое время он сделался королем дома ребенка — пока его грубо не сбросили с трона. Альбом ему понравился. Тем более что Сэра поместила в него несколько флоридских фотографий Андрея, улыбавшегося перед рождественской елкой, фотографии сотрудников “Телеграф” и снимок своей собаки.
Они разглядывали фотографии, оба понимая, что, когда будет перевернута последняя страница альбома, им придется проститься.
“Я успокаивала Ваню, говорила, что Вика обязательно приедет к нему, как только найдет, с кем оставить Степана, — в дом ребенка не пускали с детьми. Подняв на миг голову, я заметила выходящую из подъезда супружескую пару с ребенком. Определенно иностранцы. В доме ребенка № 10 редко видишь незнакомые лица, и мы с Вайей смотрели на них во все глаза. Мужчина достал фотоаппарат и стал снимать жену и ребенка. Разговаривали они по-английски, и я навострила уши. Насколько я поняла, это были американцы с удочеренной девочкой".
Значит, кому-то все же удавалось усыновлять детей из дома ребенка № 10. До сих пор Сэре было известно только об Андрее. Самое крупное из работающих в Москве агентств не раз пыталось договориться с Аделью о сотрудничестве и бросило это дело за полной безнадежностью. Пара, покидавшая сейчас приют, не казалась типичной для приемных родителей. Они не излучали богатство, не сияли белозубыми улыбками, не щеголяли в дизайнерской одежде. Такие, как они, вряд ли могли с легкостью выложить тридцать тысяч долларов. При этом с первого взгляда было видно, как они счастливы со своей приемной дочерью, как раз типичным “продуктом” детского дома, если судить по землистого оттенка коже и сосулькам давно не мытых волос.
— Прошу прощения, — обратилась Сэра к мужчине с женщиной, — это ваша приемная дочь?
— Да. Правда, чудесная девочка?
И они без
