Книга Невеста из Холмов - Янка Лось

Похоже, Эпона пожалела, что сказала это здесь и вот так. Но слово – не воробей, а жареный петух. Когда Эния молча развернулась и побежала к выходу, за ней бросилась Кхира, за ней – Аодан. Эпона дернулась за ними, но почувствовала на своем плече руку Мавис.

– Тебя она слушать не будет. Уже наслушалась.

* * *

– Слезы оставь рассветным травам. На них роса блестит, а у нас от сырости только нос краснеет.

Голос, полный привычной легкой незлой иронии, вывел Эшлин из забытья. Старейшина Гьетал умел приводить в чувство даже со связанными руками – ему хватало слов. Увядать прямо здесь дочери Ежевики явно не стоило. По крайней мере, на ней еще не было железных кандалов.

Эшлин снова поползла вперед, ощупывая стену, пока не наткнулась рукой на лампу. Медную или серебряную, раз не обожгло. Хорошо, когда мысли о будущем полностью затмеваются попытками не разлить масло и вспомнить, как действует огненный камень, привязанный к ручке лампы.

Дрожь камня она больше не чувствовала. И не понимала – показалось или нет.

Наконец фитиль вспыхнул, выпуская на волю дым. Но даже этот чад по сравнению с камнями смотрелся уютным. Едва ли не камином, домашним и славным.

Эшлин поднялась на ноги и поднесла лампу ближе к пленнику. Она осветила обожженные руки и кровавые полосы, что были видны сквозь порванную льняную рубашку с витиевато вышитыми по вороту метелками тростника. В светлых, рыжеватых, как заросли тростника по осени, волосах кое-где запутались засохшие травинки и листики. Видимо, старейшину приковали сразу, как притащили откуда-то. Но глаза его по-прежнему светились горькой хитринкой. «Сколько же он здесь?» – ужаснулась Эшлин.

– Видишь, так гораздо лучше. Если бы я был человеком, то не отказался бы от столь уютной могилы. Но мне, каким я был рожден, нужно небо над головой, даже если нет сил поднять к нему взгляд. Вдвоем думать будет легче. Горт не всегда приходит сам, а его подручный…

– Прости, старейшина, что перебила, – Эшлин сжимала горящую лампу, а пальцы все равно холодели, – но как ты здесь оказался? Ведь мой брат отправился домой, когда меня унесло по дороге ольхи и выбросило здесь.

– Нетерпение у тебя – как у подснежника. Все еще спят под ледяным одеялом, а его уж цвести понесло. Если это столь важно, – Гьетал поднял голову и, позвякивая цепями, попробовал принять более удобное для разговора положение, – я тоже не светоч мудрости в этой истории. Если обо мне будут слагать легенды, предпочту, чтобы от нее оставили лишь «и отправился он в мир людей по дороге ольхи, и был там долго, и вернулся». Когда мой будущий ученик Мэдью, сын Каллена, ввалился в мое убежище, где я прятался от суеты празднества, выглядел он, будто за ним гнался сам фоморский король и его гранитные стражи.

– Он вернулся, – облегченно улыбнулась Эшлин и снова села на песок напротив старейшины, поджав под юбку ноги.

– Вернулся. И я решил сам узнать, что произошло с тобой, чтобы толпа взволнованных соплеменников не выскочила из холма навстречу людям. Это могло закончиться очень дурно. Я решил найти тебя раньше, чем ты столкнешься с людьми. Но не нашел. Зато свершилось непоправимое.

– Я сама его свершила… только не сейчас, а год назад у нас и почему-то четыреста лет назад здесь.

Старейшина вздохнул:

– Непоправимого меньше, чем думают оказавшиеся в одиночестве. Эшлин, у тебя есть лента? Никогда в жизни еще не мечтал о том, чтобы быть лысым, как камень.

Он снова тряхнул головой, избавляясь от скрывающих лицо спутанных прядей. Так ли ему надоели волосы или просто пытается чего-то не сказать?

Сейчас, когда оглушение, настигшее ее в гробнице Лермонта, отошло, Эшлин снова ощутила растущую тревогу. О Брендоне говорили, что его отправят к целителям, потому что посчитали пострадавшим от ее чар. На самом деле, если бы он и подвергся им, то выглядел бы совсем по-другому. Но люди не знали, что Эшлин совсем не умеет туманить разум и подчинять себе. Это редкий дар, недоступный в полной мере тому, кто не достиг могущества старейшины.

Как бы то ни было, Брендону не грозит опасность – эта мысль успокаивала Эшлин. Он среди огромного сада лекарственных трав, слушает целебные песни, пьет отвары и настои, вдыхает цветочные масла и находится как можно дальше от обещавшего убить его Горта. Даже если целительство у людей отличается от того, как излечивают раны души и тела ши, оно созидает, а не разрушает.

Ленту пришлось оторвать от платья, чтобы связать волосы старейшины в хвост. С зеленым бантом он смотрелся теперь немного живее. Будто отправился на торжество, но по дороге попал в колесо повозки и пару раз прокрутился.

– Спасибо. Эта завеса сбивала с мысли. Сказал слово – и снова, как бычок, отфыркивайся. Горт, похоже, оставил себе знак. Если кто-то появлялся из ферна, то ему это становилось известно. Он не смог или просто не успел прибыть, когда вышла ты, но сразу увидел меня. И это не было желанной встречей после долгой разлуки. Горт начал разговор с удара. И ему повезло оказаться сильнее. Одного не могу понять, Эшлин, – как ему удалось сломать ход времени между мирами. Закрыть переход с этой стороны на сотни лет, разнеся два мира во времени. Для подобного нужны силы души, Кристалла, которые будут питать портал постоянно. А он совсем не похож на того, в ком осталось пять капель магии на донышке.

– Зато я похожа, старейшина, – хрипло прошептала Эшлин, – мой брат сказал тебе, зачем я отправилась сюда?

– Нет. Попробовал. В его устах это звучало как адская глупость, но я думал, что времени на расспросы, когда я найду тебя, будет больше. Но при чем здесь твой Кристалл, ведь ты сама наложила на себя гейс и он остался дома в обсидиане?

– Я сама отдала его.

– Горту?! – старейшина удивленно покачнулся на цепи и поморщился: – Даже в короне фоморского короля твоему Кристаллу было бы лучше!

– Нет, человеку, друиду. Которого здесь убили. И теперь я, кажется, понимаю, кто…

– Ты удивляешь меня все больше, дочь Каллена. И где же сейчас твой Кристалл? И где мой, раз уж ты его видела?

– Твой остался… – она осеклась, осознавая, как это звучит, но смущаться было поздно, – под кроватью магистра Бирна, в обсидиановой шкатулке. А мой где-то между мирами. Я вспомнила, старейшина, что слышала свою песню, когда шла по дороге ольхи. Но ведь я молчала тогда. Эта песня живет сама по