Фомич! Или ты возьмёшься за это дело, или я тебе больше не друг! — всё сильнее горячился Тайцев, хватаясь за сердце.
— Ты, Пётр Алексеевич, только не волнуйся, успокойся… — испугался за приятеля Милосердов. — Дался же тебе этот князь…
Пётр Алексеевич сел на стул, но не смог усидеть на месте, поднялся и начал быстро ходить по комнате, вздыхая, охая и обиженно качая головой.
— Куда же мне ещё идти? — разводил он руками. — В церковь, что ли? К попу?
Милосердов усмехнулся, несколько минут поразмышлял, хлопая себя по животу подтяжками, на которых держались мягкие домашние брюки, и наконец, смиренно вздохнув, сказал:
— Ладно. Уговорил ты меня, Пётр Алексеевич. Завтра же займусь этим делом. Ну что? Теперь ту доволен?
Глава двадцать пятая
1
Платон Фомич Милосердов взялся за дело Навроцкого, как и обещал Петру Алексеевичу, без промедления. У него оставалось ещё три дня отпуска, но уже на другой день после разговора с Тайцевым, к вечеру, он явился в часть и потребовал отчёта от своего помощника Светозара Овечкина, которому пришлось вести расследование, пока сам Платон Фомич отдыхал на водах.
— Уж больно шибко ты, Светозар, с этим делом управился! — ворчал Милосердое. — У нас следствие по подобным делам месяцами идёт, а ты уже через неделю отослал производство товарищу прокурора. Это как же понимать? Али хотел мне нос утереть?
— Что вы, Платон Фомич? — оправдывался Овечкин. — Здесь же всё ясно: анонимная записка, найденная в комнате убитой, револьвер, пуля, следы крови и, наконец, тело со сквозным пулевым ранением… Любовница просто мешала Навроцкому, и он убрал её с дороги…
— Вот то-то и оно, Светозар, что слишком всё ясно, — сказал Милосердое, просунув большой палец правой руки между пуговицами жилетки и постукивая остальными пальцами по внушительному животику. — А вот скажи, зачем ему понадобилось опознавать труп, если он сам её и убил?
— Вероятно, он рассудил, что кто-нибудь её всё равно опознает. Если бы её опознали другие, а он нет, то именно это и навлекло бы на него подозрения.
— Что-то здесь не сходится… — почесал затылок Милосердое. — Не знаю, что именно, но не сходится… Чувствую.
— Что же здесь может не сходиться, Платон Фомич? — дёрнул плечами Овечкин. — Вот револьвер Навроцкого. Не желаете взглянуть?
Он положил револьвер на стол перед Милосердовым. Платон Фомич взял его в руки.
— Та-ак, — протянул он, внимательно осматривая оружие. — Великолепная и, увы, довольно редкая уже вещь… Это «Веблей» системы полковника Джорджа Фосбери, шестизарядный, самовзводный… Прекрасно, между прочим, зарекомендовал себя в англо-бурской войне… Ну а слоновая кость на рукоятке, очевидно, прихоть князя… Да вот тут и монограмма его имеется…
— Почему редкая вещь? — полюбопытствовал Овечкин.
— Их нынче уже не выпускают: слишком сложная и дорогая конструкция, — пояснил Милосердов. — Видишь этот зигзагообразный паз на барабане? В тот момент, когда от отдачи после выстрела вся верхняя часть револьвера вместе с барабаном смещается назад, специальный шип заходит в паз и поворачивает барабан. При этом следующее гнездо барабана подаётся на линию канала ствола и одновременно взводится ударный механизм, приготовляя очередной выстрел. И всё это происходит мгновенно. Понял?
— Как будто понял, — неуверенно сказал Овечкин. — Стало быть, шесть выстрелов можно произвести моментально один за другим?
— Вот именно. Чего уж тут не понять? Очень быстрый и точный револьвер. А знаешь, ещё за счёт чего?
Овечкин скривил губы и пожал плечами.
— А за счёт того, что для выстрела достаточно нежнейшего прикосновения к спуску.
Милосердов прицелился в электрическую лампочку, торчавшую из-под небольшого абажура, и спустил курок Раздался выстрел. Лампочка брызнула во все стороны осколками тонкого стекла. Свет погас.
— Ёжик стриженый! — вскричал Милосердов. — Что же ты не сказал, что он заряжен? И какого чёрта он заряжен?
Овечкин побледнел, чего, однако, в полутьме заметить было нельзя. Спохватившись, он чиркнул спичкой. Милосердов достал свечку из шкафчика.
— Не знаю, Платон Фомич, — сказал виновато Овечкин. — Наверное, кто-то из наших сверял калибр и забыл разрядить.
— Калибр! — передразнил Милосердов. — Вы так друг друга здесь перебьете! Кто уголовников ловить будет?
На шум сбежались полицейские.
— Ничего, ничего, господа, — успокаивал Платон Фомич коллег, с удивлением взиравших на свечку, разбитую лампочку и осколки стекла на полу. — У нас тут приключилась маленькая оплошность.
В патрон ввернули новую лампочку. Милосердое в раздумье походил по комнате.
— Значит, говоришь, пуля, нагар, кровь, прострелянный и выброшенный в Неву труп… Полный, так сказать, набор улик?
— Точно так, Платон Фомич.
— А скажи-ка мне, Светозар, зачем Навроцкому понадобилось везти труп в город и бросать его в Неву, если поблизости от дачи три озера имеется?
— Чтобы не нашли на озёрах, если бы искали.
— А вот в Неве почему-то нашли. Тебе не кажется это странным?
— То есть как?
— Ведь стоило ему привязать к трупу что-нибудь тяжёлое, так и в Неве, пожалуй, не нашли бы?
— Возможно, он в спешке забыл это сделать или что-то ему помешало…
— Что ж, возможно… А вот скажи, пожалуйста, почему Навроцкий сам сообщил в полицию об исчезновении этой барышни и при этом даже не потрудился уничтожить пятна крови на полу?
— Ведь это было убийство любовницы… Возможно, совершив его, он переживал тяжёлое потрясение и не лучшим образом соображал, что ему делать…
— Ты, Светозар, так убедительно говоришь…
Овечкин осклабился.
— Только вот речи твои меня не убеждают.
Физиономия Овечкина вернулась в исходную позицию. Милосердое быстро полистал папку с материалами дознания и следствия.
— Негусто… Тонковата у тебя папка-то! — посмотрел он на Овечкина поверх очков и бросил папку на край стола за ненадобностью. — Выстрел кто-нибудь слышал?
— Слышали хозяева дачи, проживающие в соседнем доме.
— Когда?
— Накануне вечером, в седьмом часу.
— Что именно слышали?
— Хлопок, похожий на выстрел.
— Ну ладно. Значит, выстрел был…
— Был. Этого и Навроцкий не отрицает. Сначала, когда я спросил его про свежий нагар в стволе, он сказал, что стрелял в лесу, а на дознании, когда речь зашла о пятнах крови, стал утверждать, что Шарлотта Янсон якобы убила какого-то голубя. Никто ему, разумеется, не поверил.
— Голубя?
— Именно.
— Ну хорошо… А почему, по-твоему, Навроцкий так охотно предъявил тебе револьвер, а не соврал, что оружия у него нет, или не выбросил его, прежде чем телефонировать в полицию? Или ты полагаешь, что он глуп как пробка?
— Я об этом как-то не подумал, Платон Фомич.
— Ёжик стриженый! Что ж тут думать-то? — проворчал Милосердое. Он вынул из кармана жилетки видавший виды серебряный хронометр и сверил по нему стенные часы. — Сегодня, пожалуй, уже поздно, — сказал он. — А вот
