выброшено — Назар воскресил последним разговором, когда зачем-то решил сказать спасибо.
Когда они сошли на воду на плоту вместе с инструктором, она взяла камеру и подошла ближе к берегу. Теперь снимала видео. Этих брызг воды и счастливых голосов не заменит ни одна фотография. Ей тоже хотелось забрать с собой этот день, хотя она ждала, что он пойдет совсем иначе, пока Данила не провернул свою хитроумную интригу. Ну и пусть провернул. Когда бы она еще посмотрела на такое невероятное зрелище — эти двое вместе. И Дане так нужен Назар… никто не заменит…
Глаза защипало, но это от солнца. Она продолжала снимать. Теперь Назара. Высокого, большого, чернявого… красивого до невозможности — оказывается, у него волосы вьются, когда отрастают, а глаза все такие же — всё в них, так и не научился скрывать. Плечи сделались еще шире, грудная клетка натягивает серую футболку с броским рисунком. Руки эти жилистые, по-мужски крепкие, мускулистые, с плетеными фенечками на запястьях, неизменной соколиной головой на пальце и татуировками на смуглой коже, волоски на которой за лето от солнца выгорели, став золотистыми. Она давно уже обратила внимание на новые рисунки на предплечьях. На левом — птичьи крылья. На правом — что-то с компасом. Внимание обратила давно, в памяти отложила и запрещала себе думать о том, что значения этих символов в его жизни сегодня совсем не знает. И спрашивать нельзя. Нельзя ни в коем случае. И потому, чем дальше они отплывали, тем легче она отговаривалась от себя, теперь снимая уже не Шамрая, а все отдаляющийся плот. И лишь когда ребята оказались на том берегу и помахали оттуда ей, она махнула в ответ, выключила камеру и вернулась на шезлонг, дожидаться их. И изучать свои чувства, которые пугали ее — слишком их было много. И слишком они были противоречивы.
Подвел всему черту Назар. Уже к вечеру, когда они начинали собираться назад, в Кловск. Даня ушел в глемп паковать свои вещи. Миланкины были уже собраны и отнесены Назаром в ее машину. А сам нарушитель ее спокойствия неожиданно оказался рядом, как раз когда она снова фотографировала закат над озером. Свет был потрясающий. Будто бы жидкий огонь льется по небу и воде.
Она втянула носом воздух, щелкнула затвором. И услышала за спиной тихий голос Назара:
— Прости меня, пожалуйста. За все.
Милана сделала еще несколько снимков и, не оборачиваясь, негромко проговорила:
— Хорошо.
— Я сегодня подумал, что у нас могло быть все это время. Я забрал его у Данилы и у тебя. Но больше я его не подведу, я тебе обещаю. Знаю, что ты этого боишься.
— Нет, Назар, я не боюсь, — Милана повернулась к нему и встретилась с ним взглядом, — и я не позволю этого сделать ни тебе, ни кому-либо еще. Много лет назад я была одна, а Данька — не один. И никогда не останется один.
— Я с отцом помирился, — чуть охрипнув, ответил Назар. — Мы с ним случайно встретились, я к нему на курс попал. Помнишь, ты говорила, что нужно найти его? Ты была права. Жить, зная, что он есть, легче, чем знать, что его нет. Даже когда ты не один.
— А я со своим не общалась четырнадцать лет.
Назар медленно кивнул. Шагнул чуть ближе и мягко улыбнулся, будто бы зачарованный ее чертами, на которые спокойно и нежно ложились красноватые солнечные лучи.
— Ты справилась. Ты самый сильный человек, кого я знаю.
— Это самый ужасный комплимент, который я когда-либо слышала, — усмехнулась она. — Идем, пока Данька не начал совершать очередные подвиги.
— Ага, со словами я никогда не дружил, — шепнул он в ответ. Несколько секунд они не двигались с места, глядя друг другу в лица — впервые вот так открыто и спокойно. А потом, будто бы по команде, повернулись к глемпу, где продолжал хозяйничать Данила, как раз вытягивая из домика свою дорожную сумку.
— Даня, стой, я сам! — крикнул ему Назар и рванул вперед, в несколько скачков преодолев расстояние между ними, а Милана снова смотрела и думала о том, что это хорошо, что они на разных машинах и каждый в свою сторону. Потому что ехать с ним сейчас до дома — придется прощаться там. Или звать на чай — Данька же первый и предложит. А какой у них может быть чай?
Впрочем, как выяснилось, и чай с ним оказался вкусным и ароматным. На следующий день, когда Назар заехал после работы к Даниле — такой уставший, что было видно невооруженным взглядом, она не нашла ничего умнее, чем пригласить поужинать со всеми. Ну не изверг же она, ей-богу. А после ужина они переместились в гостиную, играть в аэрохоккей, потому что Данька очень просил — он шалел от возможности делать что-то вместе с отцом. Кажется, даже шахматные фигуры по доске бы двигал часами, несмотря на собственную неугомонность. А тут столько эмоций, которые постепенно передавались и Милане, наблюдавшей за ними с дивана. Уйти она не могла. Сторониться Шамрая — это одно. А сторониться в эти моменты Даньки — совсем другое. Допустить, чтобы подобные встречи разъединяли их, Милана не хотела, потому приходилось присутствовать и шумно болеть в обнимку с Грыцем. Но вот как так вышло, что и сама спустя какие-то минут сорок оказалась по другую сторону хоккейного поля от Назара, она так и не поняла. И откуда в ней столько азарта его одолеть — тоже.
14
Сентябрь был по-летнему теплым. Только ночи напоминали о том, что уже наступила осень. Ночи остужали разомлевшие за день улицы, делая вечера, тронутые их прохладным дыханием, как-то по-особому элегичными, а утра зачарованно тихими. Даже здесь, в кловском дворике в самом гудящем центре, тем не менее, будто бы огороженном раскидистыми каштанами и скрытом ото всех. По утрам на подоконнике потягивалась довольная Марта, немного жмурилась и иногда ворчливо фыркала на голубей, шастающих с внешней стороны окна. Потом она спрыгивала на пол и почтенной матроной шествовала к своему хозяину, пока еще спавшему беспробудным сном. Этот сон перед началом дня у него самый крепкий. В давнюю пору работы на клондайке,
