нужно, ты всегда можешь попросить у нас. Диего прав, ты просто слишком хочешь угодить своему рабу. А он, поди, и дня прожить не может, чтобы кому-нибудь не набить лицо, не так ли, милая?
— Кстати, об этом, — гнула я свое. — Мне в самом деле хотелось бы получить угол в поместье для тренировки рабов.
— Рабов? Я не ослышалась?
— Не ослышались. Если Джай будет выигрывать в поединках, у меня появятся и другие рабы. И всех их надо будет где-то размещать, чем-то кормить, тренировать… Мне нужно просторное место для строительства небольшой арены с отдельными бараками.
Изабель поморщилась.
— Не понимаю. Зачем тебе столько бойцовых рабов? Ставками на Арене занимаются опытные мужчины, вроде дона Вильхельмо, а ты ничего в этом не смыслишь.
— Ничего, со временем разберусь. Так что же насчет участка для моей маленькой затеи?
Свекровь недовольно изогнула красивые губы.
— Можно расчистить пустошь позади сада, под самой горой. Но строительство обойдется недешево! Ведь понадобится не только арена и бараки, но и надежное ограждение, и сторожевые псы, обслуга, охрана…
— Разве не вы только что говорили, что можете ссудить мне деньги, если я пожелаю? — коварно напомнила я.
Изабель напряженно рассмеялась и часто замахала веером.
— Что ж, ты поймала меня на слове. Но где взять столько рабов для постройки? Все до единого заняты на плантациях и лесопилке, лишних рук у нас нет.
— Куплю на рынке, — не сдавалась я. — Или арендую. Помнится, вчера среди гостей был дон… Контеро? Монтеро? Он хвастался, что строительство — его доходное дело. Почему бы ему не одолжить мне рабов?
Долгое время в беседке слышались только тихие взмахи веера, но в конце концов свекровь произнесла с видимым недовольством:
— Не нравится мне эта твоя затея. Но если Диего позволит, я не стану препятствовать.
Я облегченно выдохнула, внутренне празднуя победу. Но мне уже не терпелось увидеть место, с которого начнется борьба за свободу всех рабов Кастаделлы!
— А можно посмотреть на эту пустошь?
— Успеется, дорогая. Позови-ка свою рабыню, пусть она нам почитает.
Хлопает дверь, и я непроизвольно настораживаюсь. Кто-то из рабынь или сама госпожа? Хватаю полотенце и успеваю вытереть лицо и шею, когда слышится стук. Я по обыкновению молчу. Дверь медленно открывается, и на пороге появляется она.
Сердце с силой бьется о ребра, на короткое мгновение перехватывает дыхание. От волнения холодеют кончики пальцев, но я стараюсь себя не выдать.
— Как ты? — спрашивает она, делая неуверенный шаг.
Одета как северянка: легкое платье застегнуто наглухо до самого горла, длинные рукава скрывают руки до запястий. В юбках нет пышности по южной моде, тонкая фигура госпожи выглядит совсем по-детски.
— Как всегда, занят бездельем.
Смотрю на нее пытливо, пытаюсь понять, удалось ли ей поговорить с красавчиком? Она будто нарочно опускает взгляд, смотрит мне в плечо. Нетерпение сменяется раздражением. Снова играет со мной в игры? Но я не цепной пес, выпрашивающий подачку.
Стискиваю челюсти, терпеливо жду. Она неспешно подходит почти вплотную. Берет со стола пузырек с мазью.
— Ложись.
Уже не просьба — приказ. Усмехаюсь. Госпожа входит во вкус?
Молча подчиняюсь, ложусь лицом вниз и застываю. Чувствую, как напрягается каждая мышца под тонкими пальцами. Спина все еще ноет, но я уже не помню в своей жизни дней, когда бы я не чувствовал боли. Это так… обыденно.
Но к ласке никак не могу привыкнуть. Знаю, что донне Адальяро претит жестокость, но тело не хочет слушать доводов разума. У него своя правда. Выстраданная.
Женская рука медленно чертит линии на спине. Уверен: не только вдоль шрамов. Стараюсь дышать глубоко и думать о боях. О погибших братьях. Об Арене. Об Аро. Иначе…
— Я говорила с Диего, — вдруг произносит госпожа. Мне кажется, или она склонилась ниже? Если бы волосы не были убраны в прическу, они бы коснулись моих плеч. — Он не в восторге от идеи, что я буду участвовать в играх на Арене. Но мне кажется, я смогу его убедить. Изабель уже думает над тем, где разместить манеж для тренировок.
Выдыхаю. Кровь приливает к вискам: неужели получилось? Помимо воли чувствую благодарность к этой неуверенной, робкой северянке.
Зачем она вообще явилась сюда? Что она забыла в этой прóклятой всеми богами стране? Неужели там, откуда она приехала, было мало своих красавчиков?
— С Диего мне следует быть осмотрительной. Он бывает вспыльчив, а тебя попросту недолюбливает.
Недобро усмехаюсь. Хорошо, что она не видит. Пусть дон Адальяро пыжится сколько влезет: мы еще посмотрим, чья возьмет. Благодаря его женушке…
— Еще бы. За что ему меня любить?
— Я хотела… поговорить с тобой.
— О чем?
— Я знаю, тебе тяжело сидеть взаперти. Я хотела бы, чтобы ты мог свободно передвигаться по дому и поместью. Но Изабель и Диего опасаются, что ты… наделаешь глупостей. Ты… можешь пообещать мне, что не станешь пытаться бежать, нападать на других рабов или дерзить хозяевам?
Почему-то становится смешно, и я приподнимаюсь на локтях, сажусь на постели. Ее рука соскальзывает с моего плеча — на кончиках пальцев поблескивают остатки целебной мази.
— Я буду само послушание, госпожа Адальяро, — усмехаюсь, глядя на нее в упор.
Она роняет взгляд на колени, но через мгновение берет себя в руки, окунает палец в баночку и проводит линию по моей груди. Спускается на живот — туда, где еще багровеют следы от плети.
Ничего не могу с собой поделать: напряженно вздрагиваю при каждом прикосновении. Возбуждение накатывает неукротимой волной. Перехватываю ее запястье — стараюсь не сжимать слишком сильно. Подбираю полотенце, один за другим вытираю измазанные жирной мазью пальцы. Зачем-то перебираю их своими. Подношу узкую кисть к губам, целую поочередно каждую подушечку. Мазь пахнет приятно, ощущение нежной кожи на губах дразнит, лишает контроля. Тяну ее за руку на себя, заставляя сесть ближе, рука забирается за спину, нащупывает застежки на платье.
— Не надо, — неуверенно выворачивается и пытается отстраниться. Не смотрит на меня, но щеки зарделись.
— Почему? — нетерпение сменяется досадой.
Она ведь не может не понимать, что способны сделать с мужчиной ее отнюдь не невинные ласки?
— Сейчас день, — она поводит плечами, прижимает ладони к животу, поднимается.
— И что? — во мне вскипает дурацкое упрямство. Ее отказ почему-то дико раздражает. Еще вчера она сама просила меня…
— Ну… сейчас светло, и… я… у меня…
Вспоминаю о красноватых синяках, которые видел на ней утром, и это злит еще больше. Прямо не тронь ее, какая нежная. Неужели у благородных донов принято спариваться в темноте и в одежде, слегка приспуская брюки и приподнимая юбки? Что ж, я
