Из нее я почерпнул концепцию, которой суждено было перевернуть всю мою жизнь. Вся она помещалась в одном сухом, странном и сложном техническом термине, к которым так склонна схоластическая философия: aseitas. В одном этом слове, которое приложимо только к Богу и указывает на самое характерное Его свойство, я обнаружил совершенно новую для себя идею Бога, которая сразу показала мне, что католическое учение – отнюдь не темный пережиток суеверия донаучной эпохи, как я до сих пор полагал. Напротив, здесь было представление о Боге вместе глубокое, внятное, простое и точное, более того, насыщенное смыслами, к постижению которых я был не способен приблизиться, но мог смутно их оценить, невзирая на скудость моей философской подготовки.
Aseitas (английский эквивалент представляет собой транслитерацию: aseity) означает способность существовать исключительно благодаря себе, но не так, как если бы существо являлось причиной самого себя, а вовсе не требуя ни причины, ни иного оправдания своему бытию, кроме того, что сама его природа есть бытие. Такое Существо может быть только одно: это Бог. И сказать, что Бог существует a se, из Себя, по Себе и по причине Самого Себя – значит просто сказать, что Бог есть Само Бытие. Ego sum qui sum[268]. И это значит, что Бог обладает «полной независимостью не только в отношении того, что вне Его, но и в отношении того, что внутри Него».
Эта мысль так меня поразила, что я сделал карандашную пометку вверху страницы: «Асеитет Бога – Бог есть бытие per se». Она и сейчас перед моими глазами, потому что я привез книгу с собой в монастырь, и хотя не знал, куда она попала, но на другой же день обнаружил ее на полках в комнате отца настоятеля и взял ее для работы.
Я отметил еще три отрывка, которые приведу здесь. Они гораздо лучше пояснят то впечатление, которое произвели на мой ум, чем все, что я сам мог бы сказать.
Если Бог говорит, что Он есть Сущий, [гласит первое отмеченное предложение] и если то, чтó Он говорит, обладает для нас каким-либо рациональным смыслом, то это имя, которое Он себе дает, означает прежде всего, чистый акт существования [269].
Чистый акт: то есть исключающий всякое несовершенство, перемену, «становление», любые начало и конец, всякое ограничение. Если бы я как следует задумался над этим, я бы понял, что из полноты бытия вытекает и полнота совершенства.
Еще одна мысль поразила меня: автор провел важное различие между ens in genere – отвлеченной идеей существа вообще – и ens infinitum[270] – конкретным и реальным Бесконечным Существом, Которое превосходит все наши представления. Поэтому я отметил и следующие слова, приготовившие меня к пониманию Иоанна Креста.
Поверх любых чувственных образов и любых концептуальных определений, Бог полагает Себя как абсолютный акт бытия в его чистой актуальности. Наше понятие о Нем, этот слабый аналог реальности, превосходящей его во всех отношениях, может быть развернуто только в такое суждение: Бытие есть Бытие, т. е. абсолютное полагание того, чтό, превосходя любой объект, содержит в себе достаточное основание объектов. Вот почему можно с полным правом заявить, что сам избыток позитивности, скрывающий от наших глаз божественное бытие, в то же время есть свет, который освещает все остальное: ipsa caligo summa est mentis illu-mi-natio [271].
Латинские цитаты Жильсон взял из Itinerarium Бонавентуры.
Третья фраза, которую я подчеркнул на этих нескольких страницах, звучит так:
Когда Блаженный Иероним говорит, что Бог есть свое собственное начало и причина своей собственной сущности, он имеет в виду вовсе не то, что Декарт: что Бог некоторым образом полагается в бытии своим всемогуществом как причиной, – но что не следует искать причину существования Бога вне Бога[272].
Тому, что эти и другие подобные высказывания так сильно на меня подействовали, была глубинная причина. Дело вот в чем: я никогда прежде не слышал здравого суждения о том, что именно вкладывают христиане в понятие Бог. Я просто принимал как данность, что Бог, в Которого верят религиозные люди, и Которому они приписывают сотворение всех вещей и управление миром, – этакий суетливый, театральный, страстный персонаж, ревнивое невидимое существо, объективация их собственных желаний, стремлений и фантазий.
На самом деле идея Бога, какой она мне виделась, и в проповеди которой миру я обвинял христиан, рисовала существо вовсе невозможное. Он бесконечен и конечен, совершен и несовершенен, вечен и все же изменчив, поскольку испытывает разнообразные эмоции, которым подвержены люди: он любит и ненавидит, горюет и мстит. Как столь нелепое эмоциональное существо может быть безначальным и бесконечным творцом всего? Я принял мертвую букву Писания, и она убила меня, по слову апостола: «Буква убивает, а дух животворит»[273].
Думаю, что источником глубокого удовлетворения от прочитанного стала реабилитация Бога в моем сознании. Всякий ум нуждается в правильном представлении о Боге, иначе и быть не может: мы рождаемся с жаждой знать и видеть Его.
Я знаю, что многие становятся атеистами или считают себя таковыми просто потому, что их отталкивают и раздражают образные, метафорические высказывания о Боге, которые они не в состоянии интерпретировать. Они отвергают их не потому, что презирают Бога, а потому, что эти люди нуждаются в более глубоком и совершенном представлении о Нем. Расхожие, фигуративные представления о Боге их не удовлетворяют, и они бегут от них, думая, что других просто нет. В худшем случае они отметают всякую философию, в которой видят только паутину бессмысленных слов, сотканную для оправдания все той же старой безнадежной лжи.
