— Ты — Юний Вер? — спросил авентинец.
Бывший гладиатор кивнул. Тогда незнакомец протянул ему запечатанный конверт и поспешно вышел из таверны.Вер напрасно искал глазами Макрина. Тот не появлялся. Тогда Вер распечатал письмо.
«Макрин Юнию Веру, привет.
Ты воображаешь наверняка, что я буду умолять о снисхождении. Ошибаешься. Я ничего не прошу, а всего лишь хочу объясниться. Ты — гладиатор, и мы занимались с тобой одним и тем же делом. Но ты примитивен и не сумел понять, какое благотворное влияние на жизнь Империи оказывали поединки в подвале. Гладиаторы должны сражаться и умирать. Лишь когда льется кровь, желания исполняются безоговорочно. Арена без крови — не арена. Исполнение желаний без жертвы — всего лишь глупая потеха. Кровь нужна в любом деле. Вспомни, как Элий истекал кровью на арене. Как люди орали от ужаса и возбуждения! Или вспомни смерть Варрона.
Смерть… Время останавливается. Все замирает. Каждый из многотысячной толпы в амфитеатре ощущает во рту солоноватый, ни с чем не сравнимый вкус крови. Когда я начинаю писать новый библион, я ощущаю во рту тот же вкус. Воистину божественные мгновения!»
Вер скомкал письмо. Он боялся, что невольно позаимствует чувства Макрина.
Его восторг и его жажду крови. А этого делать ни в коем случае нельзя.
Вер заказал бокал вина и осушил залпом. Лишь тогда расправил скомканную бумагу и принялся читать дальше:
«Так что истинные бои проходили в моем подвале, а не на арене Колизея. И если ты хочешь что-то исполнить, то должен проливать кровь. Всегда и всюду проливать кровь, свою или чужую — не важно. Лучше чужую. Просто потому, что ее больше. Иного выхода из ловушки, в которую попадает каждый человек, приходя в этот мир, нет. Все мы живем в огромной человеколовке. Каждый сидит в ней, как еще не рожденный в своем пузыре, скрюченный, с закрытым ртом и зажмуренными глазами. Выйти из нее можно, лишь убивая, убивая и убивая. Возьми меч и выйди на арену! Я уже вышел. У каждого своя арена, свой меч и свой противник. И я сделал для Рима и его величия гораздо больше, чем ты, надутый и глупый гладиатор. И твоего снисхождения мне не надобно.
Будь здоров».
«Где Элий? — подумал Вер с тоскою, вновь комкая бумагу. — — Я так давно с ним не говорил! Он не рассказал мне, что такое доброта!»
Но может ли Элий объяснить Веру, откуда в нашем уродливом мире берутся такие уроды, как Макрин?
Глава 7
Седьмой день Аполлоновых игр
Бои гладиаторов отменены
«Сообщения в вечерних выпусках вестников о том, что Александр Цезарь был взят под стражу якобы по подозрению в совершении изнасилования, подтвердились.
Однако по заявлению медиков юный Цезарь скорее всего совершил это преступление в невменяемом состоянии. Сейчас он находится в центре имени Галена, где проходит всестороннее обследование. Следствие по этому делу продолжается».
«Монголы разрушили плотины, распределявшие воды Окса[51]12 июля. по всему Хорезму, и затопили улицы Ургенча. Кто не погиб от рук монголов, кто утонул, захлебнувшись в мутных водах реки».
В табулярии[52]царила пронзительная торжественная тишина. Тишина храмов, где обитают божества. Здесь тоже жило божество. Где еще обитать музе Клио, покровительнице истории, как не в этом здании, хранящем тысячи скульптур исторических деятелей и миллионы документов. Вся история Рима заключена в бесчисленных залах архива. Здесь можно было найти отчет о заседании сената, на котором Филипп Араб назначил Деция командующим армией и отправил в поход против мятежников. Ветхие, грозящие рассыпаться пылью записи о заседаниях сената во времена божественного Марка Аврелия сообщали, что император никогда не уходил из курии, пока консул не объявлял: «Мы больше не задерживаем вас, отцы-сенаторы». На дубовых полках, отполированных самим временем до блеска, хранились рукописи Корнелия Тацита и Тита Ливия, отчеты о военных походах и списки легионов. А в нишах, подсвеченные голубоватыми лампами, застыли статуи императоров. Одни — в полном вооружении, в нагрудниках, украшенных замысловатыми рельефами, другие — в тогах, с задумчивыми сосредоточенными лицами. В детстве все мальчишки играют в войну, но, повзрослев, далеко не каждый торопится взять в руки меч. С годами все чаще и чаще люди отдают предпочтение книге или перу. К сожалению, не многим государствам удается дожить до того времени, когда они предпочитают стол переговоров полям сражений. Особенно в том случае, если седую Империю окружают юные царства. Только что созданные государства надо приручить, втянуть в свою орбиту, внушить свой образ мыслей, привить свой образ действий. Тогда союзники будут принимать решения, угодные Империи, а враги уважать эти решения. Иногда такое удается. Двери храма двуликого Януса, эти врата войны, заперты уже более двадцати лет. Выросло целое поколение, не ведающее, что такое война. Но кто-то хотел, чтобы двери храма Януса вновь открылись. Кто-то, заказавший клеймо Макрину.
Вер отыскал нужную залу и заглянул в закуток служителя. Здесь, зажатый со всех сторон ящиками с каталогами, стоял дубовый стол. Бронзовая нимфа держала в руках прозрачную раковину-светильник. На стуле с высокой резной спинкой сидел смотритель — худой человек с густой, коротко остриженной бородой и черными глазами навыкате. Служитель табулярия был греком. Все служители табулярия обычно были греками.
— Что угодно, доминус? — Служитель поднялся из-за стола, и теперь гладиатор увидел, что человек необыкновенно мал ростом и к тому же так сутул, что казался горбатым.
— Мне нужны списки Второго Парфянского легиона времен Третьей Северной войны. Ищу товарища моего… отца, — Вер не сказал — матери. Тогда бы его ответ звучал двусмысленно.
— Кого именно?
Цепкие длинные пальцы грека уже выдвигали один ящичек за другим.
— Двадцать два года назад. Специальная когорта «Нереида». Мне нужно имя трибуна.
— О, это проще простого! — грек почти сразу же отыскал нужную карточку.
— Пятый зал, четвертая полка, сектор «X». Он сделал Веру знак следовать за ним и заковылял с необыкновенной скоростью по галерее. Из полутемной ниши Александр Север, больше похожий на обиженного мальчика, чем на правителя, проводил их внимательным взглядом нарисованных глаз. В зале три белобородых старца восседали за обширными столами и старательно скрипели перьями. Наверняка каждый из них писал собственную историю Рима. Интересно, сколько в каждом из этих сочинений правды? А служитель тем временем вскарабкался по высоченной лестнице и снял с нужной полки толстенную папку. Спустившись вниз, он перелистнул несколько темно-желтых, грозящих развалиться под пальцами страниц.
— Плохая бумага, — пояснил грек. — В войну всегда делают плохую бумагу.
