он покачал головой. — Я тогда крепко не в себе был. И Свята маленькая. Кошмары её мучали, а Цисковская утверждала, что это просто стресс. Маленький ребенок, мать потерял. Я и сам потерялся вот. Тогда чудом… князь спас. А тут еще и это. Смутно помню историю. Правда. Извини Зар.
Рысь снова вздохнул.
— Что произошло? — я все же опустила руку и коснулась жесткой шерсти. — Извините, это не из любопытства… не из праздного. Просто… не уверена, что помогу…
— Вряд ли, — Мирославу тоже не спалось.
Или он вовсе не ложился?
Вон, глаза запали. И черты лица резче сделались, и одежда вчерашняя, мятая. Стало быть, не ложился. А пахнет от него лесом.
— Чудо, что он вовсе жив.
Рысь заворчала, но не зло, как-то… словно извиняясь за то, что все-таки жив.
Я протянула ему бутерброд, который с рыбой. А он привстал, потянулся и, понюхав, осторожно взял подношение. А за ухом я его чесать не стала.
Вдруг да обидится?
— Василиса её звали. Сам отыскал, без ведьминой помощи… учиться уехал тогда. Поступил. И снова сам… он умный. И талантливый. Умнее меня.
И талантливей, наверное. Оттого и горько. А еще Мирославу стыдно, что беда случилась не с ним. Он ведь хуже, во всяком случае сам так думает.
— Начал дела семейные принимать. На пару с отцом вел. Свои проекты были. Перспективы. Общество… Василису вот встретил. Редко такое случается. Встретил и… понял, что она… хотя, конечно, извини, Зар, но… стервой она была редкостной.
Рысь снова вздохнул и положил голову на лапы. Глаза прикрыл.
— А так бывает? — удивилась я.
— Бывает, конечно… суженая — она ведь та, кто и зверю, и человеку глянется, кого боги тебе определили. А уж что за человек, тут как повезет. Обычно, к слову, везет. Вот та девочка, что ты Огнедару присватала… старшенькая, — уточнил Мир. — Милая довольно. И стеснительная очень. И матушка у нее славная, нашим глянулась. Да и у младшенькой тоже семья толковая. Это важно.
Не спорю.
Наверное.
У меня вот семьи никакой не было. То есть, была мама, но я о ней почти ничего и не помню. Кроме вот пирожков. И леса… лес вдруг вспомнился. Березы тонкие, хрупкие. Трясут желтыми листочками, напевают свое, печальное. Пахнет вереском. Сушь стоит третью неделю, и мох в лесу стал хрупким, ломким. Грибов нет. Да и ягоды давно прошли, и не понятно даже, что нам вовсе в этом лесу надобно.
Сидим.
Перебираем травки. Мама песню напевает, только ни словечка вспомнить не могу. Мелькнуло воспоминание да и сгинуло.
— Василиса держалась так, будто все-то вокруг принадлежало ей. Включая моего брата. Сперва еще как-то пыталась быть вежливой, но надолго не хватило. Матушку обидела… сильно. Тогда-то Зар с отцом и поссорился. Матушка пусть и не суженая, но с отцом они долго прожили. Уважает он её. И бережет. Не только он… матушка дела многие ведет. Финансист она.
Второй бутерброд рысь тоже взял.
— Василиса потребовала доступа к счетам, матушка ей отказала. Еще и кредитку ограничила, которую Василисе Зар открыл. И в целом высказалась по поводу трат… не подумай, что мы жадные.
Не думаю, вспоминая сумму на карточки.
Той, что так и осталась нетронутой, потому как и деньги вроде мои, но брать их все равно не столько боязно, сколько совестно.
— Но пределы есть, да… Василиса слышать не желала. Заявила, что все-то принадлежит Зару, как наследнику, а стало быть, и ей. И матушку потребовала уволить.
Эта Василиса, похоже, умом не отличалась. Что-то я начинаю сомневаться, что суженые — такое уж благо.
— Зар встал на её сторону. Род и вправду мог позволить себе многие траты. Отец… тогда он отстранил Зара. И назвал меня наследником. Не скажу, что сильно обрадовался. У меня были свои планы на жизнь. Слышишь?
Зар повернулся к окну.
— Василисе и ему выделили дом. Хороший, но куда меньше того, в котором они жили до того. Содержание определили, конечно… да не важно. Главное, что недели не прошло…
— Я смутно её помню. Красивая. И ведьма.
— Ведьма. Они с Наиной даже поладили… в гости вот ходила. Наина редко кого привечала, а Василису вот — да, и в дом пускала, и чаи они пили. И вроде даже как образумить пыталась, но не вышло. Вот… дальше все, что удалось выяснить, но путано. Когда случилось несчастье, многое стало всплывать. Не самое… приятное. И переписки её с… другими мужчинами. И то, что уезжать она собиралась, — Мирослав встал и подошел к аппарату. — Извините, вторые сутки на ногах, голова болит. Её матушка Зара обвинила, хотя чушь эта полная… да, они поругались. Но и разошлись. Зар в лес… зверем многое легче переживается. А она вроде как на машине куда-то укатила. Куда? Выяснить не удалось…
Мой кофе почти остыл, но допиваю.
— Машину её нашли у дороги. Саму — в лесу, в овражке, со сломанной шеей. Наверху — туфелька… кто в каблуках в лесу гуляет? И главное, зачем? Она никогда-то лес не жаловала. Чего полезла?
— Мириться?
— Василиса? — Мирослав поглядел на брата. — Да ни в жизни. Она незадолго до этого вовсе уже не скрывала, что Зара ни во что не ставит. Что может сделать с ним, что пожелает. Будь мы людьми, я бы решил, что эта тварь его приворожила. Но на нас привороты не действуют.
Да?
Я поглядела на зверя.
А он…
— На человеческую часть еще как-то, наверное, можно повлиять, а вот зверь — дело другое. Он, если почует что, так и сожрет… но нет, её быстро нашли. Целехонькую. Следствие решила, что она в лес пошла, жениха искать. Заблудилась. Споткнулась, каблуком за корень зацепившись, да и упала неудачно.
Мирослав понюхал чашку и поморщился. Но выпил одним глотком.
— Потом меня еще обвинить пытались. Мол, я её затащил и убил. Но я, на счастье, в Москве тогда был. Так что… да и никого там, кроме них, не было. А Зар не мог. Мы… думали, что и он… часто… в общем, когда суженая уходит, то и зверь тосковать начинает, и человек.
Глаза вот у рыся вполне человеческие.
Только грустные.
— Зар живет, но только в этом обличье. Домой иногда заглядывает, чтобы матушку успокоить, но так-то больше леса держится. За молодняком приглядывает.
Рысь повернулся на бок, вытянув лапы.
Интересно, сколько в нем весу?
— Я его кликнул, когда мои тебя потеряли, — Мир поморщился. — По-дурацки вышло. Вроде видели, держались рядом, а тут толпа, музыка эта… еще и фейерверк одна дура устроила, завоняла все сгоревшим порохом. Там вовсе запахов много, вот и упустили. Извини.
— Думаю, что хорошо, что упустили, — я глядела на рыся. И… зверь не выглядит подавленным, наоборот, спокоен весьма. Печален несколько. И не исхудал за годы скитаний, вполне такой себе упитанный рысь. Тоски не чую… приворотное все-таки?
Многое бы объяснило.
Включая уверенность этой, неизвестной мне Василисы, в собственных силах.
— Ведьме нужна была я. И она бы не остановилась. Знаете… я не уверена, что поможет… но… я уже начинаю привыкать, что тут оно все как-то… случайно получается. Я на днях зелье одно сварила.
И задумчиво уставилась на рыся.
Он на меня.
— Надеюсь, не отравится…
А еще у меня флакон был. С водой, которая то ли живая, то ли мертвая, но всяко на чудо способная. И только мне решат, кому это чудо достанется.
Только как?
Я руку в карман сунула и флакон сжала. Рыся жаль? Жаль. И Дивьяна… и его неожиданную невесту, которая сама себя к нему привязала, а теперь, может, и оба сгинут. Или нет? И еще Машку Игнатьеву, которая уже не Игнатьева.
Дитя её нерожденное.
Всех жаль.
А на всех воды не хватит. И что остается? Верить? Надеяться? И разбираться.
— Я… — тихо произнес Мирослав. — Беру ответственность на себя.
Глава 40
Что сказать.
В этом доме и одежда отыскалась, пусть слегка большеватая, но все же.
— Я вас одну с этими мохнатыми не отпущу, — княжич с красными от недосыпу глазами — начинаю подозревать, что они тут ночью чем-то донельзя интересным занимались и без меня — выглядел грозно. Ну или пытался. Мятая майка немного сбавляла градус пафоса.
Мирослав и вовсе не впечатлился.
— Можно подумать, можно подумать… — пробормотал он в сторону. — У тебя сегодня ужин с потенциальными невестами!
— А я из конкурса выбыла, — призналась я, правда, изобразить сожаление не получилось.
— Почему? — поинтересовались и княжич, и Мирослав.
— Так… конкурс же. Я ничего не сделала для пользы города или что там еще надо было…
— А, это…
